1034. А. Л. БОРОВИКОВСКОМУ
17 мая 1884. Петербург
17 мая. Литейная, 62.
Многоуважаемый Александр Львович.
С «Отечеств<енными> записками» случилась история весьма обыкновенная: их прекратили навсегда. Почему именно прекращение последовало в апреле, а не в мае — не знаю, но, вероятно, потому что мера беззакония переполнилась. Вообще, я стараюсь размышлять об этом как можно меньше. Не невозможно тут и участие Каткова. Из сотрудников арестован только Кривенко еще 2-го или 3 января 1. За что арестован — я не знаю, но «Отеч<ественные> зап<иски>» в этом столько же виноваты, сколько виновато сыскное ведомство в том, что в числе его агентов был Дегаев 2. Кривенко до сих пор содержится, хотя я тщетно ломаю себе голову, додумываясь, что такое мог совершить этот метафизик, которому даже перо в руки взять лень было. Еще, как Вам известно, удален из Петербурга Михайловский 3, но уже полтора года тому назад. Два сотрудника, которые тоже приписываются к
«Отеч<ественным> зап<искам>» (Эртель и Протопопов), в журнале нашем почти не участвовали (Эртель в первый раз появился с крошечным рассказом в апрельской книжке), а участвовали в «Вестн<ике> Евр<опы>» и в «Деле» 4. Все остальное тоже до «Отеч<ественных> зап<исок>» не относится.
Что касается до меня, то я покуда чувствую только повсеместную боль. Чувствую также, что я лишен возможности периодически беседовать с читателем, и эта боль всего сильнее. При старости и недугах моих я сделался мизантропом и даже любить отвык. Только и любил одно это полуотвлеченное существо, которое зовется читателем. И вот с ним-то меня разлучили. Будет ли продолжаться моя литературная деятельность, где и как она сложится — ничего еще определить не могу. Предстоит такая ломка, что в скорости справиться с ней невозможно. Но в «Вестнике Европы» едва ли Вы будете меня читать: очень уж они для меня умны. Скорее в «Русскую мысль» пойду — там попроще, но зато потеплее. А впрочем, весьма возможно, что и так захирею. Здоровье мое все хуже и хуже, хотя доктора утверждают, что оно все в том же виде, как и шесть лет тому назад. Боткин, который меня в последнее время посещал довольно часто, утешается моим бодрым видом и прописывает средствица. В настоящее время я принимаю ежедневно четыре средствица по четыре раза в день, так что, стыда ради, мне разрешено принимать по два средствица за раз. А ежели заболит живот, то прописывают еще два средствица, и это случается со мной довольно часто. Нил Ив<анович> Соколов ужасно меня упрашивал поставить в задницу свечку, но на этот раз я отказался, потому что никогда постороннее тело не входило ко мне в задний проход, ни в виде <— — —>, ни даже в виде клистира. Так я и хочу предстать куда следует.
Вы совершенно правы, говоря, что мне не следовало бы возобновлять с Краевским условие в нынешнем году. Я так и сам намеревался, да вот подите же — дал себя уговорить 5 думаю? Надо бы устраивать для женщин особые дворцы с салонами и там их держать, чтоб не мешали. Утром они переболтают между собой все, что у них на душе, а вечером пусть принимают les messieurs 6, которые будут приносить им конфекты, букеты и брильянты. Тогда только мужчины узнают, что такое свобода. Это я Вам говорю, между прочим, по поводу приезда сюда К. П. Елисеевой, которая три дня тому назад прибыла сюрпризом в Петербург и уже столько наболтала, что я готов бы был собственноручно расправиться с нею. Остановилась она у Матвеевых — воображаю, какой там идет Содом. Григ<орий> Зах<арович> остался в Париже и пишет только, что чувствует потребность проветриться. Кат<ерина> Павл<овна> горько жалуется, а я ей говорю прямо: да неужто ж Вы думаете, что больной человек в силах выносить Вашу болтовню? Но на нее и это не действует.
Еду я на дачу в воскресенье 20-го числа. Еду с величайшим отвращением, во-первых, потому что очень еще холодно, во-вторых потому, что дача модная и стоит 1000 р. Все это супруга моя устроила. Я теперь совсем беззащитный и беспомощный человек; ничего сам не могу для себя сделать под угрозой смерти или мучения — вот она и пользуется этим. Следовало бы на цепь ее посадить, да говорят, что закона такого нет. А я — от закона не прочь. Адрес моей тысячной дачи: СПБ Варшав<ская> железная дорога, станция Сиверская, дача г. Шперера. О деревне я не помышляю. Все мое нутро туда устремляется, но Ел<изавета> Ап<оллоновна> находит, что на Сиверской станции лучше.
Очень рад, что Сережа Вас радует, а прочие дети утешают. У меня Лиза — очень умная девочка; но Константин хотя и умен, но ленив и разгильдяй. И слаб для своих лет.
Передайте мой сердечный привет Елизавете Юльевне и поцелуйте детей. Пишите — буду рад.
М. Салтыков.
Унковский был у меня в то время, как я получил Ваше письмо 7. Говорит, что дама, которую он Вам адресовал, осталась весьма довольна. Но чем Вы ее уконтентовали 8 — не знает.
Печатается по подлиннику: ИРЛИ, ф. 366, оп. 3, № 7, лл. 35—36.
Впервые опубликовано: Неизданные письма
1 Кривенко был арестован 3 января 1884 года (см. письмо 1021) и после полуторагодичного заключения в 1885 году сослан в Западную Сибирь.
2 В 1883 году было раскрыто предательство видного члена партии «Народная воля» С. П. Дегаева, подкупленного политической полицией («сыскное ведомство»). Стремясь избежать справедливой расплаты за измену, Дегаев предложил уничтожить завербовавшего его жандармского подполковника Судейкина. Убийство Судейкина было совершено 16 декабря 1883 года при содействии Дегаева.
3 Михайловский был арестован и выслан в Выборг 27 декабря 1883 года. В мае 1884 года ему было разрешено переехать в Любань.
4 В Отеч. записках
5 20 октября 1883 года договор Салтыкова с Краевским об издании «Отеч. записок» был продлен до 2 января 1886 года. Текст договора см. т. 19, кн. 2, с. 321—327.
6 Мужчины.
7 Письмо неизвестно.
8 Уконтентовать — доставить удовольствие (от contenter).