1050. П. В. АННЕНКОВУ
1 июля 1884. Сиверская
1 июля.
Станция Сиверская, дача Шпёрера.
Многоуважаемый Павел Васильевич.
Очень, очень благодарю Вас за сочувственное письмо 1, и ежели не пишу Вам, что оно меня ободрило, то по<тому> только, что с каждым днем все больше и больше убеждаюсь, что литературное мое поприще закончено. А так как в последнее время литературная деятельность обнимала меня всего, то весьма естественно, что и самый интерес жизни становится для меня как бы несуществующим. Поэтому же прошу Вас извинить, что я в письмах своих так часто говорю Вам о своем литературном горе. В сущности, тут заключалось для меня все, и я не знаю, зачем я буду дальше существовать и даже кому и на что я нужен.
2. Что относительно меня меры задуманы весьма обстоятельно, это доказывается многими фактами. Между прочим, до меня дошел слух, что Долгоруков призывал Юрьева (редактора «Русской мысли») и сказал ему, что ежели в «Р<усской> м<ысли>» будут участвовать сотрудники «Отеч<ественных> зап<исок>», то журнал проживет недолго. Не знаю, насколько этот слух точен, но что он вероподобен, — в этом я не сомневаюсь 3. Начало личной мести, бывшее некоторое время в забвении, возобновляется во всей наготе. И при этом все делается втихомолку, так чтобы сами редакции журналов уклонялись от моего сотрудничества. Этим для меня объясняется и уклончивость Стасюлевича относительно меня. Журнал его с каждым годом все больше и больше падает, а при настоящем остолбенении русской публики, вероятно, и совсем пойдет книзу, но для многих собственное умирание, хотя бы и верное, все-таки предпочтительнее смерти от посторонней руки (хотя бы только возможной). Ведь пишут же, что в Тулоне некто бросился из четвертого этажа и расшибся из опасения умереть от холеры.
Но довольно об этом. Живу я на даче второй месяц и все думаю о том, когда же, наконец, придется переезжать опять в Петербург. Дело в том, что я постоянно болен и так как нынешнее лето крайне изменчиво, то на мне эти быстрые переходы от жары к холоду и наоборот отражаются с необыкновенной жестокостью. Теперь меня одолевает непрерывный зуд в горле, который возбуждает кашель и не дает по ночам спать. С утра до вечера я лечусь, а ночью принимаю раза два Доверов порошок (с опиумом). Вот какую старость уготовала мне судьба. Целых десять лет кряду умираю, так что уж и начальство недоумевает, что такое со мной происходит. Если б не страшная болезнь, измучившая Тургенева, то можно бы ему позавидовать: умер, как и жил — ловко. И более, чем когда-либо, его жалко. В последнее время не столько была дорога его литературная производительность, сколько сознание, что он жив. Редким достается такой завидный удел.
Очень рад, что Вы отдохнете в своих родных палестинах. В особенности же рад за юношу Вашего. Хотя и постылое это Пошехонье, но сынам его необходимо его знать. Что в Тагае не имеется изрядных материалов для еды — этого Вы должны были ожидать. Но ежели бы Вы там пожили подольше, то материалы создались бы сами собою. Отцы наши жили в деревнях безвыездно и не скучали.
М. Салтыкова.
Примечания
Печатается по подлиннику: ИРЛИ, ф. 366, оп. 3, № 3, л. 50—51.
Письма, с. 270—272.
1 Письмо неизвестно.
2 В 1884 году Салтыкову шел 59-й год.
3