446. П. В. АННЕНКОВУ
20 ноября / 2 декабря 1875. Ницца
Ницца. 2 декабря.
Ежели я не отвечал тотчас на Ваше добрейшее письмо, почтеннейший Павел Васильевич, то единственно ради того, что был завален иным писанием. На днях два рассказа в Питер послал; кто что, а я все стараюсь. Пишу да пописываю — благо, другого и делать нечего. С «Благонамеренными речами» покончил. Знаю, что много бы нужно еще сказать, да ведь и кончить когда-нибудь надо. Вот насчет государственности и национальности надо бы что-нибудь еще сказать 1, благо Франция — прекраснейший пример под глазами. Как ее распинают эти сукины дети в Национальном собраньи! 2 Так поедом и едят. Вот и чужая сторона, а сердце по ней надрывается. Где такое собрание истинных извергов найдешь! И все-таки не отчаяваешься: отсюда, а не от инуду правда будет. Может быть, я об этой государственности и напишу что-нибудь, да только не теперь. Теперь я задумал «Книгу о праздношатающихся» писать и вчера первую, вступительную главу кончил 3. А так как руки у меня нужда подгоняет, то, конечно, в 1-м № «Отеч<ественных> зап<исок> 1876 года глав семь или восемь появится. Тут вы увидите многое множество лиц: и фальшивого Бисмарка, которого за сто марок в Берлине русским (и то потому, что русские) показывают, и мятежного хана Хивинского, и чиновника, который едет за границу от восцы, и генерала, который душу черту продал, и проч. Все это будет проходить постепенно. Шпион явится, литератор, который в подражание «Анне Карениной» пишет повесть «Возлюбленный бык» 4. Смеху довольно будет, а связующая нить — культурная тоска. Хотелось бы и трагического попробовать — после болезни меня все в эту сторону тянет. В виде эпизода хочу написать рассказ «Паршивый». Чернышевский или Петрашевский, все равно. Сидит в мурье, среди снегов, а мимо него примиренные декабристы и петрашевцы проезжают на родину и насвистывают «Боже царя храни» вроде того, как Бабурин пел. И все ему говорят: стыдно, сударь! у нас царь такой добрый — а вы что! Вопрос: проклял ли жизнь этот человек, или остался он равнодушен ко всем надругательствам и все в нем старая работа, еще давно, давно до ссылки начатая, продолжается. Я склоняюсь к последнему мнению. Ужасно только то, что вся эта работа в заколдованной клетке заперта. И этот человек, недоступный никакому трагизму (до всех трагизмов он умом дошел), делается бессилен против этого трагизма. Но в чем выражается это бессилие? Я думаю, что не в самоубийстве, но в простом окаменении. Нет ничего, кроме той прежней работы — и только. С нею он может жить, каждый день он эту работу думает, каждый день ее пишет, и каждый день становой пристав, по приказанию начальства, отнимает эту работу. Но он и этим не считает себя вправе обижаться: он знает, что так должно быть 5.
Но довольно об этом; надоел я Вам. В России ловчее было бы писать: некоторые пособия нужны, а здесь их нет.
Прочитал я наднях«Manette Salomon» Гонкуров, и словно глаза у меня открылись. Возненавидел и Золя и Гонкуров — всех этих < — — — >, которые ни до чего < — — — > не могут 6. Извините, что я так выражаюсь. Диккенс, Рабле и проч. нас прямо ставят лицом к лицу с живыми образами, а эти жалкие < — — — > нас психологией потчуют. Трудолюбивы, должно быть, анафемски. Не едят, не пьют — все пишут, и зачеркивают, и нанизывают без конца. Это не романисты, а пакостники. И представьте себе, я позволял себе увлекаться «Аббатом Муре»! Мало этого: недели две тому назад читал в «Вестнике Европы» письмо о наводнениях Золя — и тоже восхищался. Но явилась «Manette Salomon» — и переполнила чашу. Теперь, в моих глазах, из всех произведений Золя только «Ventre de Paris» существует. Психология — вещь произвольная; тут, как ни нанизывай — или не донижешь, или перенижешь. И выйдет рыло косое, подрезанное, не человек, а компрачикос.
Живу я — так себе, то есть просто-напросто ничего не вижу. Не знаю даже, есть ли кто-нибудь из русских порядочный человек, ибо и liste des étrangers 7 и до болезни было. Кашляю очень. Ездит ко мне Реберг, но, кажется, он больше насчет липового цвета прохаживается. Теперь я бромистый хинин принимаю да гранюльки из аконита — скажите это Хейлигенталю, которого Вы, верно, видите. И скажите ему, что я непременно в мае с ним увижусь в Бадене, проездом из Парижа на родину.
Передайте от меня и от жены сердечный поклон Глафире Александровне. Детей поцелуйте.
Неужели вы «Отеч<ественные> зап<иски>» не получаете? Я Некрасову писал-писал — ни ответа, ни привета, словно в воду канул. Сегодня получил «Голос» от 15-го. Даже «Дело» вышло, а «Отеч<ественных> зап<исок>» нет как нет. Просто возмутительно.
Впрочем, я поеду в Баден лишь в том случае, если Вы там будете в мае. Напишите же, будете ли?
От завтрашнего дня мне остается в Ницце 17 недель пробыть. 5 уже отбыл.
М. Салтыков.
На конверте: Allemagne. Baden-Baden. Sophienstrasse, 4. M-r Paul Annenkoff.
Почтовые штемпеляи др.
Примечания
Печатается по подлиннику: ИРЛИ, ф. 366, оп. 3, № 1, лл. 64—65.
Впервые опубликовано: , с. 110—113.
1 На тему о «государственности» Салтыков вскоре опубликовал небольшую публицистическую статью «В погоне за идеалами», вошедшую затем в цикл «Благонамеренные речи» (см. в наст. изд. т. 11).
2 В Национальном собрании, собравшемся после осенних каникул, при обсуждении законопроекта о выборах депутатов, возникли ожесточенные дебаты. В защиту системы выборов по округам выступил монархист Дюфор. Эту точку зрения резко критиковал Гамбетта, доказывая, что выборы по округам будут на руку бонапартистам. При голосовании большинство Национального собрания высказалось за выборы по округам.
3 Начатый в Ницце и оставшийся незаконченным цикл «Культурные люди» первоначально имел названия — «Дни за днями за границей» и «Книга о праздношатающихся». Первые пять глав цикла появились в , 1876, № 1.
4 Имеется в виду «Благонамеренная повесть», для которой Салтыков успел написать только «Вступление» и две главки «Мои любовные радости и любовные страдания (Из записок солощего быка)». См. в наст. изд. т. 11.
5 В цикле «Культурные люди» Салтыков впервые хотел воспроизвести «изумительный тип глубоко верующего человека», который в его сознании связывался с образами Чернышевского и Петрашевского. См. в наст. изд. т. 12. Бабурин — персонаж из рассказа Тургенева «Пунин и Бабурин».
6 Критике французского натурализма Салтыков посвятил ряд страниц в книге «За рубежом» (см. в наст. изд. т. 14, с. 151—161, 586—590, и А. С. Бушмин. Из истории взаимоотношений М. Е. Салтыкова-Щедрина и Эмиля Золя.— «Русско-европейские литературные связи». М. — Л., 1966, с. 360—371).
7