518. П. В. АННЕНКОВУ
15 марта 1877. Петербург
П.бург. 15 марта.
Благодарю Вас и многоуважаемую Глафиру Александровну за участие, принятое в болезни жены. Теперь ей гораздо легче, и опасность миновала, хотя она все-таки в постели, и, вероятно, дня два-три еще придется пролежать. Порядочную передрягу я таки вытерпел, проводя время между опасениями смерти и чтением корректуры и паскудных рукописей.
А кажется, скоро настоящая смерть предстоит, к сожалению, почти несомненная. Некрасов положительно умирает. Нельзя даже представить себе приблизительно, какие он муки испытывает. Вообразите, что уже пять месяцев почти единственное его положение — на карачках, т.е. по образу четвероногого. И при этом непрерывный стон, но такой, что со мной, нервным человеком, почти дурно делается. Замечательно то сочувствие, которое возбуждает этот человек. Отовсюду шлют к нему адреса, из самой глубины России. Verba volant, scripta manentl — вот воочию оправдание этого изречения. А он-то, в предвидении смерти, все хлопочет, как бы себя обелить в некоторых поступках. Я же говорю: вот шесть томов, которые будут перед потомством свидетельствовать лучше всяких обличений «Русской старины». Представьте себе: даже перед Стасюлевичем исповедуется. Тот какую-то биографию варакает для своей «Русской библиотеки»2 — вот Некрасов и объясняется с ним, не понимая, по-видимому, что популярность его спасет от всяких биографий.
А у нас, между тем, политические процессы своим чередом идут. На днях один кончился (вероятно, по газетам знаете) каторгами и поселениями, только трое оправдано, да и тех сейчас же спровадили в места рождения. Я на процессе не был, а говорят, были замечательные речи подсудимых. В особенности одного крестьянина Алексеева и акушерки Бардиной 3. По-видимому, дело идет совсем не о водевиле с переодеваньем, как полагает Ив<ан> Серг<еевич>4.
Вы, пожалуйста, не думайте, что я хотел критику на «Новь» писать. Нет, я просто хотел изобразить, какое должно возбуждать чувство в человеке сороковых годов, воспитанном на лоне эстетики и крепостного права, но по-своему честном, зрелище людей, идущих в народ. Сознаюсь откровенно, что мысли мои на этот <счет> — совершенно противоположные тому положению, которое избрал для себя Тургенев. Но об «Нови» я ни одним словом и не упомянул. Вообще, я в этом отношении того убеждения, что взрослые люди сами понимают, что они делают, и упрекать их, а тем более читать наставления не приходится. Поэтому я думаю, что И<ван> С<ергеевич> не тронется никакими соображениями — и будет прав. Кстати, свой рассказ я назвал так: «Чужую беду руками разведу» — это единственное, что может представлять собой некоторый намек. Впрочем, я все с своим рассказом к вам лезу, а он даже довольно плохой — ведь не мог же я прямо писать, что хотелось. Когда будет потеплее, поеду хлопотать и, разумеется, сделаю уступки, изменения и проч. Может быть, в мае и помещу. Т. е. тогда, когда самый рассказ будет после ужина горчица5.
Я не знаю, где буду летом. Витенево мое все торгуют, и очень может статься, что я и продам его6. Тогда волей-неволей придется за границу ехать. Только денег придется много извести. Хоть бы Вы поопределительнее написали, где Вы будете. В Баден ехать мне бы не хотелось. Жарко там и порядочно дорого. Вообще, как ни говорите, а путешествия порядочно дорого стоят: на каждом шагу лишние деньги, а там, на родине, расходы в то же время своим чередом: квартира, прислуга и проч.
Я никогда не проводил такой скучной зимы, как прошлая. Везде больные, так что ни с кем почти не видишься, а занятия сделались какие-то судорожные, — хоть брось все. Теперь же ожидаемая смерть Некрасова должна изменить течение и моих занятий. С потерей его утратится центр, а скоро ли наладится другой — неизвестно. Во всяком случае, хлопот будет немало, а посреди этих передряг, пожалуй, и роль журнала пострадает. Ведь у нас уже теперь, в половине марта, 7600 подписчиков7
Прошу Вас передать наш дружеский поклон Глафире Александровне и поцеловать детей.
До свидания. Жму Вашу руку.
М. Салтыков.
На конверте: Allemagne. Baden-Baden. Sophienstrasse, 4. M-r Paul Annenkoff.
Почтовые штемпеля: С.-Петербург. Город, почта. 16 мар. 1877; С.-Петербург. 17 мар. 1877; Ausg. 1. 4 и др.
Примечания
Печатается по подлиннику: ИРЛИ, ф. 366, оп. 3, № 3, лл. 28—29. Впервые опубликовано: Письма, стр. 161—163.
1 Сказанное улетает, написанное остается (лат.).
2 Биографический очерк M. M. Стасюлевича о Некрасове напечатан в книге: Н. А. Некрасов. Тройка. Забытая деревня <...>. СПб., 1877 («Русская библиотека», т. VII). Первая часть его, касающаяся детства и юности поэта, восходит к воспоминаниям самого Некрасова и авторизована им. Об отдельных неточностях см.: Б. Я. Бухштаб. К биографии Н. А. Некрасова. — «Некрасовский сборник», т. 1. М.—Л., 1951.
3 процесса. Говоря о тяжелом и бесправном положении рабочих, Алексеев пророчески предрекал, что «поднимается мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах». В своей яркой речи Бардина говорила о тяжелом и бесправном положении рабочих, о том, что именно они, а не капиталисты должны быть полновластными хозяевами «своего труда и его продукта».
4 Намек на роман Тургенева «Новь» (см. письмо 514, прим. 3).
5 Об этом рассказе Салтыкова см. письмо 514, прим. 2.
6 О продаже имения Витенево см. письмо 516, прим. 4.
7 В 1877 г. тираж колебался между 8120—8300 экземпляров.