Поиск по творчеству и критике
Cлово "CRESCENDO"
Входимость: 2. Размер: 46кб.
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Входимость: 1. Размер: 37кб.
Входимость: 1. Размер: 66кб.
Входимость: 1. Размер: 2кб.
Входимость: 1. Размер: 2кб.
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Входимость: 1. Размер: 56кб.
Входимость: 1. Размер: 38кб.
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 46кб.
Часть текста: виде воротится он домой: высеченным или помилованным, то понятное дело, что горячиться и поднимать вопли энтузиазма не из чего. Мы и не горячимся, но поступаем так, как бы и век нам предстояло не знать, будем ли мы высечены или помилованы. Столь резонное отношение к суете сего мира до крайности упрощает наше положение. Оно вычеркивает из нашего лексикона множество совсем ненужных слов («ответственность», «обязанность» и т. п.); оно упраздняет всякие сомнения насчет будущего, следовательно, отгоняет от нас и заботу, эту мучительницу человека, не перестающую преследовать его с той самой минуты, как только он начинает сознавать свое положение. Мы никаких положений не сознаем, а потому ни о чем не заботимся, ничего не боимся, ни к чему не обязываемся и ни за что не отвечаем. Мы просто-напросто «благополучно почиваем». Призовите на помощь самую крайнюю утопию и вы не найдете ничего, что могло бы сравниться с утопией, ежедневно развертывающейся перед вашими глазами. Жизнь, текущая по маслу, жизнь, сложившаяся так прочно, что стихии, ее составляющие, действуют с математическою точностью, не перебивая и не перевешивая друг друга, жизнь, которой русло навсегда обеспечено от изменений, жизнь без забот, с одним пением и танцами — разве это не утопия из утопий! Нас стращают именами Кабе и Фурье, нам представляют какое-то пугало в виде фаланстера, а мы спокон веку живем в фаланстере и даже не чувствуем этого! Не чувствуем, потому что к фаланстеру Фурье надо пройти через множество разнообразных общественных комбинаций, составляющих принадлежность периода...
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Часть текста: Ваше не сердило меня, а только глубоко огорчало. Теперь Вы возобновили переписку в самую тяжелую для меня минуту 1 . Я до такой степени болен, как никогда не бывал. И лицо и тело в постоянных судорогах, кашель несосветимый, сплю не больше 4—5 часов, почти ничего не ем. Руки дрожат, ноги ослабли, память почти потеряна, способность писать и даже думать — тоже. И все это идет crescendo. Все лето я провел в невыносимых страданиях, хотя и на ногах, и все лето видел не улучшение, а постепенное ухудшение. В сей самый день нет минуты, в которую лицо мое судорожно не искривлялось бы. Вот я пока пишу еще довольно твердо, но уже чувствую приближение каракуль. Летом в течение последних 7 недель я жил вместе с Белоголовым, т. е. в одном пансионе, и пользовался неотступными его попечениями, и все-таки ничего не вышло: до такой степени глубоко потрясена вся моя нервная система. Подобные факты, как закрытие журнала, почти полугодовая болезнь сына и задержка его вследствие этого в старом классе, не проходят даром; но относительно меня они выразились...
Входимость: 1. Размер: 37кб.
Часть текста: и способны освободить массы от "терзающих" мелочей, еще должны быть выработаны в обстановке "полной свободы в обсуждении идеалов будущего". Обязательны три условия социального обновления и тем самым полного ниспровержения власти "мелочей": "Все в этом деле зависит от подъема уровня общественного сознания, от коренного преобразования жизненных форм и, наконец, от тех внутренних и материальных преуспеяний, которые должны представлять собой постепенное раскрытие находящихся под спудом сил природы и усвоение человеком результатов этого раскрытия". Для Салтыкова естественно в качестве первого условия выдвинуть "подъем уровня общественного сознания", активную анализирующую "разлагающую" работу человеческой мысли. Но он хорошо знает, что невозможно "умозрительно" открыть те или другие формы идеального человеческого общежития, если общество "неприготовлено" к их принятию. Коренное и сознательное преобразование жизненных форм, то есть форм общественного бытия, станет возможным лишь как результат прогресса в овладении силами природы. Конечно, Салтыков - просветитель, человек мысли по преимуществу, но его мышление значительно более реалистично, трезво и исторично, чем мышление "старинных утопистов": он совершенно справедливо и очень глубоко...
Входимость: 1. Размер: 66кб.
Часть текста: (Щедрин). Спб., 1870 г. По-видимому, нет ничего легче, как дать себе отчет о произведении писателя, талант которого окреп и вполне определился, и имя пользуется известностью наравне с лучшими именами нашей литературы. Но последнее произведение г. Салтыкова в читателе внимательном порождает некоторые недоумения, разрешить которые не совсем легко. "История одного города", по замыслу, есть нечто новое, есть попытка на новом поприще, на которое г. Салтыков еще не выходил: он пробует свои силы, если можно так выразиться, в исторической сатире, то есть ищет для себя образов в прошлом, не особенно далеком, что не лишает его произведение некоторого современного значения, потому что, несмотря на несомненный прогресс в нашей жизни, и более отдаленное прошлое в некоторых чертах сохраняет еще для нас интерес современности: достаточно указать на сочинение Флетчера 1 "О Государстве Русском", явившееся в XVI столетии; оно так глубоко указало на причины наших недугов, что некоторые страницы его смело могут быть вставлены в современную публицистическую статью, и ни одному читателю не придет в голову, что это не мысли современного автора, а голос просвещенного, дальновидного политика-англичанина, умершего двести шестьдесят лет тому назад. Г. Салтыков берет своих героев из второй половины прошлого века и первой четверти настоящего; естественно, что в этом пределе он мог выбрать весьма рельефных героев, которыми, вообще, так богат был XVIII век; если б какому-нибудь из наших теперешних талантливых поэтов пришла охота перевести сатиры Кантемира звучными ямбами, то можно поручиться, что они возбудили бы живой интерес, потому что содержание их далеко не вымерло; но современный сатирик,...
Входимость: 1. Размер: 2кб.
Часть текста: Письмо Плещееву А.Н. 9 сентября 1885. Петербург 1218. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ 9 сентября 1885. Петербург 9 сентября. У меня есть сказка «Орел-меценат», которую ни один бесцензурный журнал не берет. Михайловский, прочитав ее, дал мне совет, что, может быть, в цензурном журнале она и пройдет — все зависит от расположения духа. Сегодня я прочитал ее, кой-что повыпустил и нашел, что Н<иколай> К<онстантинович>, может быть, и прав. Поэтому не хотите ли Вы ее взять для «Сев<ерного> вестн<ика>»? Ведь никакой беды из этого не будет, если цензор не пропустит. Ну, не пропустит — только и всего. А набрать ее стоит не более 10 р., каковой расход я, пожалуй, приму на свой счет 1 . Пожалуйста, поторопитесь, весьма меня обяжете. Я все сижу дома, потому что болезнь моя идет crescendo. Поэтому Вы меня во всякое время застанете. Только я попрошу: мой оригинал возвратить в целости, <а не> 2 рвать в типографии по клочкам. Ваш М. Салтыков. Примечания Печатается по подлиннику: ГИМ , ф. 282, № 559. Впервые опубликовано: ИВ , 1902, № 10, с. 360. 1 Сказка «Орел-меценат» при жизни Салтыкова в России не была напечатана. В легальной печати появилась впервые в 1906 году в составе четвертого тома Полного собрания сочинений (см. т. 16, кн. 1, с. 459—460). 2 В автографе: или.
Входимость: 1. Размер: 2кб.
Часть текста: Письмо Стасюлевичу М.М. 24 февраля 1887. Петербург 1340. М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ 24 февраля 1887. Петербург 24 февраля. Многоуважаемый Михаил Матвеевич. Посылаю при сем заключительную главу «Мелочей» 1 . Очень возможно, что она покажется Вам нескладною, но прошу Вашего снисхождения. Во-первых, необходимо покончить с «Мелочами», во-вторых, вероятно, это последнее, что я пишу. Голова моя пропадает, болезнь идет crescendo, хотя, к сожалению, я не могу сказать, что вот-вот умру. Мученическая моя жизнь — вот и все. Впрочем, ежели глава покажется совсем уже не складною, то переговорите со мною. Искренно Вам преданный М. Салтыков. Будьте добры прислать визитную карточку в знак получения пакета. Примечания Печатается по подлиннику: ИРЛИ , ф. 366, оп. 3, № 58, л. 109. Впервые опубликовано: Стасюлевич , т. V, с. 30. 1 Салтыков имеет в виду предназначенную для апрельского номера «Вестника Европы» главу «Мелочи жизни. Заключение. X. Имярек». Однако и после ее публикации главы цикла продолжали печататься и в «Вестнике Европы» («Счастливец») и в «Русских ведомостях» («Читатель»).
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Часть текста: ЕЛИСЕЕВУ 23 января 1884. Петербург 23 января. Многоуважаемый Григорий Захарович. Простите, что давно не писал. Причиною было то, что хотел послать Вам окончательный расчет, да Гаспер задерживал, а сверх того и происшествия разные. Расчет Ваш представляется в след<ующем> виде. В дивиденд получено (за исключением 300 р., посланных Гофштеттеру, и 200 р., выданных, по обычаю, в награду Гасперу и Чиркову) 5057 р. 10 к. Сверх того по текущему счету 279 р. 70 к. Итого 5336 р. 80 к. На них куплено, как видно из прилагаемого счета Стефаница, 5900 р. облигаций Петербургского гор<одского> кред<итного> общества. В том числе одна облигация в 5000 р. с мартовским купоном и 9 облигаций по 100 руб. без мартовского купона. Все это высчитано и у Стефаница. Облигации хранятся у меня. Остальные 339 р. 75 к. сданы мною Гасперу, и из них он уплатил 10 р. Литер<атурному> фонду. Осталось 329 р. 75 к. Из них, сколько мне известно, уплочено за полгода за Ваши вещи (хранение и страховка), а также 125 р. вперед за полгода за содержание Вашей племянницы (Скабичевский взял), всего около 170 р. Остальное присовокупляется к прочим Вашим деньгам. Мартовский купон дает 125 р., да Лихачев получит 125 р., так что к выходу мартовской книжки у Вас накопится еще не менее 1000 р. А происшествие, взволновавшее меня, заключается в том, что 3-го января арестован Кривенко 1 . Хоть и есть надежда, что дело кончится благополучно, но до сих пор его не выпускают, и может быть вышлют из Петербурга. Я очень мало знаю, о чем, собственно, идет речь, ибо с Кривенко не был особенно близок. Знаю только, что он ночью от себя провожал какую-то девицу (по фамилии Усову); привез ее в ее квартиру, а там — обыск. На другой день — и его взяли. Но главное обвинение в том, что он, кроме общей квартиры, нанимал для себя еще номер в меблированных комнатах. Он объясняет это тем, что дома к нему беспрестанно приходили и мешали заниматься, а туда он уходил, чтоб никого не видать. Я от него...
Входимость: 1. Размер: 56кб.
Часть текста: существование! Горе "дуракам"! Горе простецам, кои "с суконным рылом" суются в калашный ряд чай пить! Горе "карасям", дремлющим в неведении, что провиденциальное их назначение заключается в том, чтоб служить кормом для щук, наполняющих омут жизненных основ! Все это я и прежде очень хорошо знал. Я знал и то, что "дураков учить надо", и то, что "с суконным рылом" в калашный ряд соваться не следует, и то, что "на то в море щука, чтобы карась не дремал". Словом сказать, все изречения, в которых, как в неприступной крепости, заключалась наша столповая, безапелляционная мудрость. Мало того, что я знал: при одном виде избранников этой мудрости я всегда чувствовал инстинктивную оторопь. Мне казалось, что эти люди во всякое время готовы растерзать меня на клочки. Не за то растерзать, что я в чем-нибудь виноват, а за то, что я или "рот разинул", или "слюни распустил". Начавши жизненную карьеру с процесса простого, так сказать, нетенденциозного "отнятия", они постепенно приходят в восторженное состояние и возвышаются до ненависти. Им мало отнять у "разини", им нужно сократить "разиню", чтоб она не болталась по белу свету, не обременяла понапрасну землю. Ненависть к "дураку" возводится почти на степень политического и социального принципа. Как тут жить?! Но я живу и, следовательно, волею и неволею делаюсь причастником жизненного процесса. В сущности, этот процесс даже для "разини" не представляет ничего головоломного. Наравне со всеми прочими, я могу и купить, и продать, и объявить войну, и заключить мир. Купить так купить, продать так продать, говорю я себе, и мне даже в голову не приходит, что...
Входимость: 1. Размер: 38кб.
Часть текста: ожидания, упования и надежды, которые, при помощи шампанского, из области упований crescendo [разрастаясь] переходят в твердую и непоколебимую уверенность. Даже дамы не остаются праздными; они наперерыв устраивают для нового начальника спектакли, шарады и живые картины; интригуют его в маскарадах; выбирают в мазурке и при этом выказывают такое высокое чувство гражданственности, что ни одному разогорченному супругу даже на мысль не приходит произнести слово "бесстыдница" или "срамница". Среди этого всеобщего гвалта, среди этого ливня мероприятий, с одной стороны, и восторгов - с другой, никто не замечает, что тут же, у нас под боком, увядает существо, которое тоже (и как недавно!) испускало из себя всевозможные мероприятия и тоже было предметом всякого рода сердценесений, упований, переходящих в уверенность, и уверенностей, покоящихся на упованиях. Да; он не оставил нас, наш добрый старый начальник; он поселился тут же, вместе с достойною своею супругой Анной Ивановной, в подгородном своем имении, и там, на лоне природы-матери, употребляет все усилия, чтобы блаженствовать. Конечно, злые языки распускают, будто внутри у него образовалась целая урна слез, будто слезы эти горячими каплями льются на сердце старика и вызывают на его лицо горькие улыбки и судорожные подергиванья; но я имею все данные утверждать, что слухи эти неосновательны. Я сам посетил его в благоприобретенном селе Обиралове (и даже не скрыл этого от нового начальника) и собственными глазами убедился, что он точно блаженствует. Он с беспечным видом ходит по полям и лугам; он рвет цветочки и плетет из них венки; он питается исключительно молочными скопами (*8); он вступает в непринужденный разговор с добродушными поселянами и поголовно называет их друзьями... Каких доказательств блаженства еще надо? Коли хотите, в нем...
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Часть текста: Этому не мало способствовало то, что с 20 числа находится в цензуре моя книга «Мелочи жизни», и я нахожусь в неизвестности об ее участи. И, вероятно, до самого переезда в Петербург ничего не буду знать. Сверх того, в последнее время меня обуял демон писания, и я кой-что накропал из старого материала 1 . Но это ужасно меня измучило. Это последнее письмо, которое я пишу Вам отсюда, ибо 29-го вечером буду уж в Петербурге. Кончатся дачные мучения, начнутся петербургские. Удивляюсь, как Боткин, столь знаменитый и искусный врач, не может мне помочь. Хоть бы сколько-нибудь поставил на ноги, а то я уже почти совсем ходить не могу от слабости и какого-то невыносимого тупого страдания в ногах. Мне кажется, что ему просто не хочется хотя некоторое время пристальнее последить за мной. Заезжая на четверть часа раз в два месяца, трудно сделать что-нибудь полезное. Будьте так добры, поговорите с ним обо мне, когда свидитесь. Лихачев писал мне 2 , что Вы увидитесь с С<ергеем> П<етровичем> 3 , когда он будет на обратном пути. Пожалуйста, попросите заняться мной. Вот я теперь еду в ...