Примечания
ПИСЬМА О ПРОВИНЦИИ
Художественно-публицистические «Письма о провинции» создавались Салтыковым с января 1868 по июль 1870 г.: три первых были написаны, а четвертое начато во время последней его службы в Рязани; остальные писались уже после отставки 14 июня 1868 г., когда Салтыков, окончательно возвратившись из провинции в Петербург, целиком отдался литературной работе в перешедших под редакцию Некрасова «Отеч. записках».
Главный предмет размышлений автора «Писем» — пореформенная жизнь русской провинции и ее перспективы. Тема эта приобрела особенную остроту в связи с тем, что зимой 1867/68 г. почти все губернии Европейской России были охвачены голодом — последствием очередного неурожая.
Официозная и часть либеральной прессы пыталась приуменьшить размеры бедствия и свести вопрос о путях его преодоления к частной филантропии, продолжая в то же время восхвалять «великую реформу», будто бы наделившую бывших помещичьих крестьян землей и правоспособностью (участием в местном самоуправлении — «всесословном земстве»).
Напротив, органы крепостнической реакции связывали именно с этими «дарами» реформ развал экономики деревни. Ее разорение дворянские публицисты разных оттенков, от кн. В. П. Мещерского до П. Ф. Лилиенфельд-Тоаля, автора нашумевшей брошюры «Земля и воля» (СПб. 1868), оплакивавшей «блаженство» крепостничества, объясняли пьянством, ленью, бестолковостью мужиков, лишившихся «отеческого управления». Предлагаемые рецепты сводились к усилению опеки над крестьянами со стороны государства и помещиков, а то и к прямому возвращению дореформенных порядков. Газета «Весть», например, открыто ратовала за возврат к крепостным отношениям.
Демократическая печать — «Отеч. записки», «Дело», «Искра», «Неделя» — в своей оценке реформ и положения крестьянства после освобождения заняла позиции, противостоящие и либеральным приукрашиваниям, и крепостническому злопыхательству. Демократические публицисты устанавливали социальные причины обнищания крестьянского хозяйства: уменьшение наделов, непомерное увеличение всяческих поборов в ходе и после реформы, сохранение мелочной регламентации жизни крестьянина, его фактического бесправия и т. п. — то есть видели эти причины в половинчатости самих реформ и «несовершенствах, которыми сопровождалось исполнение»1. Отсюда вытекали требования демократизации всего общественного строя.
Требования эти обосновывались разнообразными материалами, из номера в номер печатавшимися в 1868 г. в «Отеч. записках», — будь то непосредственные впечатления корреспондента («Из недавней поездки» Н. Демерта — № 12) или отклики на текущую прессу (см., например, «Совр. заметки» в №№ 3, 4, 7, 10 и др. — их вел Л. И. Розанов), полемические рецензии на книги крепостников (например, на упомянутую брошюру «Земля и воля» — № 9, отд. II, стр. 78, без подписи) или проблемные публицистические статьи (например, «Производительные силы России» Елисеева в № 2).
В ряду этих выступлений «Письма о провинции» Салтыкова занимают центральное место. Их выделяет масштабность охвата, глубина
--------------
1 См. статью без подписи «Положение крестьянского хозяйства». — ОЗ, 1858, № 9, отд. II, стр. 95.
--------------
художественно-сатирического обобщения «русловых» явлений пореформенной русской жизни, проницательность анализа материалов, добытых непосредственно из первоисточников.
Пореформенные публицисты разных направлений часто облекали свои выступления о русской провинции и деревне в «эпистолярную форму», желая придать им бо̀льшую силу достоверности1. Ученые-экономисты, например В. Безобразов и др., в своих сочинениях о состоянии послереформенной экономики также стремились оперировать статистическими сведениями и другими фактами, собранными ими непосредственно в поездках по глубинным уездам. Этим материалам и впечатлениям, в которых положение русской деревни и провинции вольно или невольно фальсифицировалось, следовало противопоставить непосредственные же наблюдения над этой жизнью. Жизненный и служебный опыт Салтыкова, в 1858—1861 гг. вице-губернатора в Рязани и Твери, а в 1865—1868 гг. управляющего казенной палатой в Пензе, Туле и Рязани — давал для этого широкие возможности.
В вѐдении казенной палаты находились патентные сборы, наблюдение за «поступлением государственных доходов» (уплатой налогов, недоимок), и Салтыков мог досконально изучить состояние провинциальной экономики. Он, разумеется, не только наблюдал процесс проведения реформ в жизнь «на местах», махинации бюрократии и помещиков по ограблению крестьян при выкупных операциях, но и по мере сил защищал интересы разоряемых «временнобязанных»2. Этот опыт писателя нашел широкое отражение в «Письмах о провинции». Сохранившееся в воспоминаниях Боборыкина признание Салтыкова: «Без провинции у меня не было бы и половины материала, которым я живу как писатель»3
Салтыков, давая отпор крепостникам, высказывает свое положительное отношение к «намерениям 19 февраля», то есть к самому акту освобождения крестьян от ужасов личного рабства (см. стр. 210, 238, 269 и др.). Вместе с тем его общая оценка реформ резко противостоит либеральным
--------------
1 Например: В. П. Мещерский. Письма из средних великороссийских губерний за 1867 г., СПб. 1868; А. Кошелев. Из провинции. — СПб. вед., 1867, № 82, 24 марта; он же. Голос из земства, М. 1869; В. Д. Голос из деревни. — «Русский», 1868, № 16, 11 марта. О преобладающей направленности подобных свидетельств очевидцев бывший министр народного просвещения А. В. Головнин писал редактору «Вестн. Европы» М. М. Стасюлевичу 13 ноября 1868 г.: «...Ездили, кажется, собственно для того, чтоб разглашать теперь, что они сами, на местах, видели весь вред крестьянской и судебной реформы и земских учреждений и убедились также на местах в необходимости усилить, хотя бы временно, административную власть губернаторов» («М. М. Стасюлевич и его современники...», т. I, СПб. 1911, стр. 503).
2 См.: И. В. Князев. «Особые мнения» М. Е. Салтыкова-Щедрина (из материалов Пензенского областного архива). — «История СССР», 1963, № 5, стр. 147—150.
3 П. Д. Боборыкин. Монрепо. (Дума о Салтыкове); цит. по изд. «Салтыков в воспоминаниях», стр. 135.
--------------
славословиям в их адрес. Исследование смысла и причин противоречия между официальным оптимизмом реформ и реальным «оскудением» жизни в пореформенной провинции, анализ социальных сил, наложивших свой отпечаток на характер реформ и способы их проведения, составляют одну из важнейших сторон содержания «Писем о провинции».
Уже в экспозиции цикла Салтыков анализирует политическую борьбу в русском пореформенном обществе: отношения «историографов» — представителей дореформенных помещичье-чиновничьих сил, сохраняющих ключевые позиции в управлении, и «пионеров» — чиновников новых ведомств (акцизных, контрольных, судебных), а также деятелей порожденных реформами земских учреждений. «Распря» между «историографами» и «пионерами», захватившая умы «образованного общества», — сюжетный стержень, вокруг которого строится сатирическая типология первых «писем».
Автор создает также проникнутые иронией собирательные характеристики участников промежуточных групп: «складных душ» — ренегатствующих перебежчиков, и «фофанов» — бездумных исполнителей велений «историографов».
Салтыков показывает, что сила в этой междуусобной войне «исконных историографов» с «пришельцами» — «пионерами» остается на стороне первых. Исход борьбы предрешен уже самой бессодержательностью принципов либеральствующих «пионеров». В своей боязни революционных «увлечений» и социалистических «утопий» они неминуемо идут к подчинению реакционно-консервативным силам, к сближению с ними. «Пионеры — историографы будущего» — так формулирует писатель диалектику их политического развития. В такой перспективе «раздор» двух лагерей в аппарате власти оказывается, в сатирической интерпретации Салтыкова, «делом о выеденном яйце».
Сосредоточивая внимание на самом характере пореформенной деятельности «историографов», на их отношении к «преобразованиям последнего времени», автор раскрывает существеннейшее противоречие русской жизни: «влиятельными практическими деятелями на почве 19 февраля явились люди, не могущие и даже не дающие себе труда воздержаться от судорожного подергивания при малейшем намеке на эту почву». Это кардинальное противоречие социально-политической современности, коренившееся объективно в том, что буржуазные реформы в России проводились под эгидой самодержавия, руками крепостников и чиновной бюрократии, сохранивших свое «всевластие» и содействовавших упрочению в пореформенном укладе крепостнических пережитков, — получило сатирическое претворение в собирательном образе «ненавистников» — рыцарей исконных «зуботычин» в новом облике реформаторов («Письмо третье»). Они «рыскают по градам и весям», разоряя народ под предлогом осуществления реформ. Используя страх самодержавия перед революционным движением, они строят свою карьеру на неистовой борьбе с «нигилизмом», насаждают «шпионство, наушничество и вольный донос». Этой политической стороной своего содержания тип адмминистратора-«ненавистника» сближается с «легковесными»
(см. одноименный очерк и комментарий к нему). Позднее он будет детально разработан в «Господах ташкентцах» (1869—1872).
Однако главный идейный антагонист Салтыкова, с которым он ведет в «Письмах» непрерывный бой, — идеологическое «ненавистничество», идеология и психология крепостничества, сохраняющиеся в нравах и мыслях людей и после юридической отмены крепостного права.
«корень» сохранения силы реакционной бюрократии и помещичьего «чужеядства» в самом «складе жизни», стиснутом «прежними рамками» сословного неравенства, своекорыстия и самодержавного произвола («Письмо пятое»). Вывод писателя уже в первых «письмах» определен: необходимо радикальное изменение всего порядка вещей, «склада» общественных отношений, полное устранение «историографов» и «ненавистников» от дела обновления страны.
Этот вывод углубляется в последующих «письмах»; где предмет внимания автора — состояние экономики провинции после реформы. Нищенское прозябание, застой в развитии производительных сил, убогое состояние народных промыслов выступают в зарисовках уездного Глупова («Письмо девятое») как следствие именно коренных противоречий пореформенной русской действительности. Для Салтыкова их узел — в незыблемости абсолютистской государственной машины, выкачивающей все живые соки из страны, в сохранившемся и после отмены личного рабства экономическом принуждении и политическом бесправии крестьянина, его беззащитности и перед притязаниями крепостников, и перед грабителем — фиском, и перед любым хищником — «негоциантом Белобрюховым».
Первоочередная историческая задача — освобождение народа от всех ограничений его самодеятельности. Эту задачу бессильны решить земские или иные либеральные учреждения в рамках старого политического уклада. Либеральные «пионеры», как и реакционные «историографы», торжествующие «ненавистники», претендуют на открытие новой страницы истории, но они — лишь «накипь» на ее поверхности. Подлинное же содержание «действительной истории человеческих обществ» составляет «безвестная жизнь масс», как писал Салтыков в разгар работы над «Письмами» в рецензии на сатиры и песни Д. Д. Минаева весной 1868 г.1. И когда он, начиная с шестого «письма», переходит от сатирического анализа «чужеядных наростов» к исследованию «жизни масс» (крестьян), и в пореформенный период опутанных тенетами нужды, бесправия и социальной слепоты, авторская интонация приобретает трагическую окраску.
«Убожество» существования крестьянства в 60-х годах трезво показывали и письма Скалдина (псевдоним Ф. П. Еленева) «В захолустье и в столице», которые печатались в «Отеч. записках» одновременно с
--------------
1 «В сумерках. Сатиры и песни Д. Д. Минаева» (т. 9 наст. изд).
--------------
«Письмами о провинции» Салтыкова1. И Салтыков и Скалдин фиксировали процесс пауперизации русской деревни. И тот и другой полагали, что темнота, «нищета и разорение унаследованы крестьянами от крепостного права»2, связаны с сохранившимся его «последом».
Однако принципиально и различие этих двух антикрепостнических документов русского просветительства. Скалдин всецело уповал на постепенность в совершенствовании крестьянского самоуправления и призывал власть к дальнейшим преобразованиям. Для Салтыкова же само существование власти «историографов» делало подобные надежды беспредметными, лишало их реальности. В его освещении социальная неразвитость мужика — это вопрос сугубо политический, вопрос о возможностях и перспективах борьбы народа за свое освобождение. Центральная мысль «Письма шестого»: крестьянин «беден всеми видами бедности <...> и, что хуже всего, — беден сознанием этой бедности» — приводилась В. И. Лениным как афористическая формула политической забитости и пассивности крестьянства, его покорно-фаталистического отношения к угнетению (см., например, статью В. И. Ленина «Гонители земства и аннибалы либерализма»)3. Благодаря одновременному появлению в печати «писем» Скалдина с их «спокойной рассудительностью, умеренностью, постепеновщиной»4, и «писем» Салтыкова рекомендации либерально-буржуазного просветителя оттенили высоту угла зрения и глубину выводов просветителя революционного5.
Вместе с тем Салтыков (и в этом он был близок к Скалдину) отрицательно оценивал роль общины в жизни современного крестьянства, что было продиктовано последовательной просветительской враждой к любым формам регламентации свободы личности крестьянина, сдерживающим прогресс производительных сил страны. Здесь Салтыков разошелся с таким крупным публицистом «Отеч. записок», как Елисеев, который уже в статье «Крестьянский вопрос» (ОЗ, 1868, № 3), в противоречии с высказывавшимся им самим и всей демократией 60-х годов требованием уничтожить опеку государства и помещиков над крестьянами, предлагал принять законодательные меры к сохранению общины, к неотчуждаемости крестьянских участков внутри общины. Это, надеялся Елисеев, оградит мужиков от эксплуатации сообщинников-кулаков и от притязаний фиска (с подобными представлениями об ограждающей функции общины Салтыков особенно развернуто полемизировал в журнальной редакции «Письма осьмого» — см. вариант к стр. 287).
1 III и IV письма Скалдина, наиболее глубоко освещающие эти проблемы, появились в №№ 11, 12 за 1868 г., вслед за VI «Письмом из провинции» (ОЗ, № 10 того же года).
2 ОЗ, 1868, № 12, стр. 509.
3 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 5, стр. 25.
4 Там же, т. 2, стр. 520.
5 I и II «письма» Скалдина появились в журнале еще в 1867 г., до перехода его в руки новой редакции во главе с Некрасовым. Новая редакция в примечании к III «Письму» Скалдина оговорила, что не всегда согласна с его воззрениями. — ОЗ, 1868, № 11, стр. 255.
--------------
Актуальность спора о роли общины на страницах «Отеч. записок» 1868—1869 гг. определялась его прямой связью с центральной проблемой, над которой билась в эти годы революционная мысль, — о дальнейших формах и возможностях русского освободительного движения. Идеологи и практики революционной демократии неустанно искали выхода из идейного кризиса, вызванного крахом надежд на быстрое политическое созревание крестьянских масс. Этот кризис выразился, в частности, в попытках найти какие-то «обходные» формы движения к социальному освобождению, помимо общенародной политической борьбы, например «химический» путь: распространение в народе естественнонаучных знаний силами «мыслящих реалистов» и внушение эксплуататорам выгод социалистического строя;1 или мирное, опирающееся на общинные начала, стихийное движение общества к социализму «в обход» государственной власти2 и т. п. Такого рода идеи в сознании выдающихся мыслителей, как Писарев и Герцен, преодолевались их последующим духовным развитием. Однако они нашли многообразное преломление в планах и длительных спорах в среде русской демократии конца 60-х годов.
Действительность уже начинала разрушать представления русских социалистов о «социалистических инстинктах» мужика, но многие из них тем более упорно связывали теперь свои надежды с этими инстинктами, отказываясь в то же время от политической пропаганды в народе, от политической борьбы, неспособной, по их мнению, принести массам подлинного, социального освобождения. С другой стороны, в тактике подпольных организаций намечался крен к интеллигентскому заговору. На рубеже 70-х годов названные тенденции проявились наиболее явственно, хотя отнюдь не однозначно, в различных собственно народнических тактических программах, выдвинутых Ткачевым, П. Лавровым, М. Бакуниным и др. Так, в прокламациях Бакунина — Нечаева 1868—1869 гг. главным средством освобождения народа провозглашались анархические путчи, немедленный бунт против государства, превозносились самые темные формы народного протеста, например разбой3. А в «Исторических письмах» Лаврова в 1868—1869 гг. на первый план выдвигалась задача воспитания «критически мыслящих личностей»4.
1 Д. И. Писарев. Реалисты (РС, 1864, №№ 9, 11). — Соч. в 4-х томах, т. III, М. 1956, стр. 9—10, 126, 137 и др. Близкие идеи выражались в публицистике В. А. Зайцева; см.: В. Я. Кирпотин. Радикальный разночинец Д. И. Писарев, М. 1933, стр. 191 и сл.; Ф. Кузнецов. Варфоломей Зайцев — революционный критик и публицист. — «Вопросы литературы», 1966, № 3, стр. 158—162.
2 А. И. Герцен. Наброски «Писем к противнику»; «Письма к путешественнику» (К, 1865, лл. 199, 201 от 1 июля, 1 августа). — , т. XXX, стр. 796; т. XVIII, стр. 355, 367—370.
3 См.: М. А. Бакунин. Письма к А. И. Герцену, Женева, 1896, стр. 468, 473—474.
4
--------------
«Писем» Салтыкова (и очерка «Сила событий» из «Признаков времени») о необходимости пробудить к сознательному историческому действию крестьянские массы. Эта необходимость была осознана им еще в годы революционного подъема (см. «Глуповское распутство» в т. 4 наст. изд.). Констатируя теперь придавленность народа, пережившего «историю ошеломлений», писатель вместе с тем неуклонно выражает в «Письмах» укрепившееся на опыте исторических неудач убеждение в бессилии революционеров без народа, в необходимости для демократической интеллигенции во что бы то ни стало «отыскать для масс выход из той глубокой бессознательности, которая равно вредна для них, как и для нас» («Письмо шестое»).
В VI, VIII, XII «Письмах о провинции» и примыкающем к ним очерке «Кто не едал с слезами хлеба...» кардинальная задача пробуждения политического сознания крестьянских масс ставится наиболее конкретно, во всей своей действительной сложности, обнаружившейся к тому времени. Призыв «Письма шестого» — «поставить себя на его <народа> точку зрения» — служил вынужденным подцензурным эквивалентом целой программы упорного, не отступающего перед трудностями революционного просвещения народа, которая была намечена в очерке «Кто не едал...», написанном незадолго до этого «письма», но не напечатанном, по-видимому, по цензурным условиям. Здесь утверждалась мысль о необходимости начинать политическое просвещение в деревне не с описаний социалистического идеала, а с разъяснения нетерпимости крестьянской нищеты, разъяснения предельно конкретного, насыщенного жизненными примерами. Лишь постепенно следует, как полагал Салтыков, включать в круг размышлений крестьянина и вопрос о его политическом и социальном бесправии. Писатель ясно видел все трудности на пути демократа, понимал, что проповедь его может быть встречена «изумлением, даже почти негодованием». Однако Салтыков верил — стоит мужику убедиться, «что право голодать <...> не заключает в себе ничего неприступного, он сразу его устранит сам, даже без посторонней помощи, и затем пойдет уже отыскивать себе иное право».
Так своеобразно осознавалась и формулировалась Салтыковым объективная потребность нового периода демократического движения: методическая пропаганда в народной среде. Вскоре она была осознана революционной молодежью и в первой половине 70-х годов начала осуществляться в «хождении в народ». Однако это осуществление проходило в несколько иных формах, как раз с упором на пропаганду общинно-социалистических идеалов. Впоследствии Салтыков сочувственно откликнется на «хождение в народ» рассказом «Сон в летнюю ночь» (1875), где изобразит деятельность учителя-демократа Крамольникова в деревне. Но характерно, что революционная проповедь, с которой этот герой обратится к крестьянам, будет построена по намеченным писателем в «Письмах» и очерке «Кто не едал...» принципам: за исходный пункт будут взяты конкретные нужды крестьян, их попранное человеческое достоинство, а не социалистическая «высшая цель»1.
К этой мысли Салтыкова близок пафос последней, программной статьи Писарева «Французский крестьянин в 1789 г.», с ней перекликаются и итоговые размышления Герцена в письмах «К старому товарищу» о путях постепенного и упорного приобщения темных крестьянских масс к социалистическому сознанию. Но если последнее творение Герцена отмечено духом спокойной исторической уверенности, обретенной в реальной силе движения на Западе «полков рабочих» и их Интернационала, то Салтыков, оставаясь всецело на почве русской действительности, мыслит трагически. Эта действительность с господством в ней самодержавного «ненавистничества» не давала еще объективной возможности для созревания исторически конкретного представления о путях движения общества к социалистическому идеалу. Особенно трагичен тон заключительного, XII «письма», воспроизводящего отношения ссыльного революционера и массы.
Однако Салтыков подчеркивал: «Я не говорю: жертвы бесполезны». «Письма о провинции» проникнуты глубочайшим уважением к людям революционного подвига, они способствовали закалке нового поколения бойцов, мобилизовывали на суровую и долгую подвижническую работу, предостерегали революционную мысль от маниловщины и прожектерства. Всеохватывающий анализ русской пореформенной действительности, развернутый в цикле, неуклонно вел вдумчивого «читателя-друга» к заключению, что вне сознательного политического творчества самих масс, вне борьбы за него, как трудна бы она ни была, нет выхода на дорогу подлинного исторического прогресса для всей нации.
анализа общественных отношений в глубинной России. Вместе с тем цельность цикла цементируют сквозные групповые сатирические образы «историографов», «пионеров», «ненавистников» (создававшиеся средствами комического снижения политики в быт, политической трансформации портрета и т. п.), а также нарастающая от «письма» к «письму» сила сурового и сдержанного лиризма авторской интонации. Таким образом, «Письма», непосредственно развивая творческий опыт публицистических хроник «Наша общественная жизнь», явились в то же время значительной вехой на пути становления монументальной формы сатирического обозрения Салтыкова, кристаллизации его специфической поэтики.
--------------
1 См. также: А. С. Бушмин. Народ в изображении М. Е. Салтыкова-Щедрина — Сб. «О русском реализме XIX века и вопросах народности литературы», М. — Л. 1960, стр, 274—311.
--------------
В. П. Буренина, тогда еще либерального критика, на сборник «Признаки времени и Письма о провинции» отмечена в общих словах «современность их, приуроченность, так сказать, к движению нашей общественной жизни»1.
А. С. Суворин в рецензии на этот же сборник, отдавая должное «превосходным характеристикам», вместе с тем утверждал, что Салтыков здесь будто бы «просто защитник реформ»2.
Следует, однако, отметить, что уже в журнальной публикации отдельные «письма» были по достоинству оценены Герценом и Огаревым (подробнее см. в комментарии к «Письму шестому»). В 1876 г., когда появились «Речи консерватора» кн. В. Мещерского, демократический журнал «Дело» ядовито отметил, что они «сильно напоминают собою беседы и размышления тех героев, которые выведены Щедриным в его «Письмах о провинции»3.
Впервые под заглавием «Письма из провинции» очерки печатались в «Отеч. записках» в 1868—1870 гг.; «Письма» I—VII за подписью «Н. ГуринН. Щедрин». В изд. 1869 вошли первые шесть, а в качестве седьмого помещен фельетон 1863 г. «В деревне» (т. 6 наст. изд.). Для этого издания Салтыков произвел незначительную, главным образом стилистическую правку текста (без изменений повторено в издании 1872 г. — Подробнее см. на стр. 533 наст. тома). Все двенадцать «писем» вместе впервые были собраны в изд. 1882
В настоящем томе «Письма о провинции» печатаются по составу и тексту изд. 1882.
Рукописи «Писем из провинции» не сохранились. Известна лишь черновая рукопись, начинающаяся эпиграфом «Кто не едал с слезами хлеба...» (см. отд. «Неоконченное»), частично вошедшая в переработанном виде в «Письмо шестое».