Поиск по творчеству и критике
Cлово "RUSSIE"
Входимость: 4. Размер: 24кб.
Входимость: 2. Размер: 60кб.
Входимость: 2. Размер: 9кб.
Входимость: 2. Размер: 115кб.
Входимость: 2. Размер: 88кб.
Входимость: 1. Размер: 58кб.
Входимость: 1. Размер: 51кб.
Входимость: 1. Размер: 85кб.
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Входимость: 1. Размер: 81кб.
Входимость: 1. Размер: 37кб.
Входимость: 1. Размер: 2кб.
Входимость: 1. Размер: 52кб.
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Входимость: 1. Размер: 31кб.
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 4. Размер: 24кб.
Часть текста: меня только в Новый год да на пасху и бывает. — С Новым годом, дяденька. — С новым счастьем тебя. Вареньица не приказать ли подать? — Помилуйте, дядя, я в это время водку пью (был третий час на исходе). — Водку? а ежели маменька узнает? — Она уж пять лет это знает. — Ну, водки так водки. А ежели водку пьешь, так, стало быть, и куришь. Вот тебе сигара. Рассказывай, что хорошего? с визитами кончил? — С нужными — да; еще два-три не особенно важных осталось — те перед обедом доделать успею. А что ж вы, mon oncle 1 , не поздравляете меня? — Не знаю с чем, оттого и не поздравляю. — Conseiller de college 2 — сегодня и в приказах уж есть. — Вот как это прекрасно! Поздравляю, поздравляю, мой друг! Маменьку-то уведомил ли? — Сегодня в девять часов утра в Ниццу телеграфировал и сейчас заезжал домой — уж ответ получен. Вот и телеграмма. Он подал листок, на котором я прочитал: -------------- 1 дядюшка. 2 Коллежский советник. -------------- «Petersb. Znamenskaïa, 11. Néougodoff. Suis toute fière bénis conseiller...
Входимость: 2. Размер: 60кб.
Часть текста: не молви ты слова, языка твоего наперед не прикусивши». С этой поговоркой я весь век изжил и не только ни в чем не проштрафился, но даже пришел к уразумению многих других прекраснейших поговорок. Бывали случаи: смерть хочется нагрубить, так бы, кажется, и отрапортовал, да вспомнишь Татьяну Юрьевну, укусишь язык и смолчишь. Много-много, что заплачешь. Начальники знали это и всегда меня жалели. Нет-нет да что-нибудь и простят. В тридцатых годах строгий всем приказ был: картофель, вместо хлеба, на полях сеять — я не сеял, простили. В 1849 году велено было бочки с водой на домах держать — я не держал, простили. Сосед у меня был, капитан Пафнутьев, так тот, бывало, так и вскипит. Полезет это к самому начальству: «Мое ли, говорит, или ваше дело знать, какой хлеб мне на полях сеять?» А я, напротив того, приду, тихим манером доложу и, если начальство сердито — замолчу. Потом опять приду, опять тихим манером доложу и, ежели опять начальство сердито — запла̀чу. И что̀ же вышло? Пафнутьев-капитан и картофель сеял, и бочку с водой на доме держал, а я сеял хлеб, заправский, государи мои, хлеб, а бочки с водой и в глаза не видал. Слабомыслов исправник у нас был. «Проси, говорит, у меня милости, — отца родного съем; а будешь, говорит, по закону требовать, а тем паче по естеству — шабаш. Потому, естество — оно глупо. По естеству тебе есть хочется, а в регламентах того не написано, — ну и бунтовщик. А ты проси милости, — и дастся». Говорил я тоже, и не раз, этому капитану Пафнутьеву: «Пафнутий Пафнутьич! — говорю, — а вы бы простить попросили!» — так он даже зашипел на меня... за что̀ же этаких-то и любить? Бабушка Татьяна Юрьевна так в этих случаях поступала. Придет, бывало, к ней мужик хлеба или лесу просить — она на него: «Да ты, свет, белены, никак, объелся, что меня, государыню, в боярском моем деле нудить изволишь?» И не...
Входимость: 2. Размер: 9кб.
Часть текста: Тургенева вижу, что Вы собственно там даже не были, а семейство Ваше скоро оттуда уехало в Цюрих. Стало быть, и письмо мое пропало 1 . Начинаю мое настоящее письмо теплейшею благодарностью за то участие, которое Вы выразили мне, умиравшему. Вы поддержали меня, Вы устроили и обставили меня. Серьезно говоря, я чувствую себя обязанным Вам бессрочно. Из всех четырех с половиной месяцев баденской жизни у меня только и осталось светлое воспоминание об Вас да о нескольких днях, проведенных с некоторыми друзьями, которые посетили меня из России 2 . Все прочие впечатления, оставленные во мне этою благовонной дырой, далеко не приятны. Такого совершеннейшего сборища всесветных хлыщей я до сих пор еще не видал и вынес из Бадена еще более глубокую ненависть к так называемому русскому культурному слою, чем та, которую питал, живя в России. В России я знаком был только с обрывками этого слоя, обрывками, живущими уединенною жизнью и не показывающимися на улице. В Бадене я увидел целый букет людей, довольных своею праздностью, глупостью и чванством. Скоро уж три недели, как я в Париже, и, признаюсь откровенно, очень мало еще видел. И в то же время целый почти день вне дома и ничего буквально не работаю. Располагал пробыть здесь еще недели четыре, но если так будет продолжаться, то уеду: сначала в Лион, потом в Марсель и наконец зимовать в Ниццу. Новая благовонная дыра, в которой предстоит еще более великолепный букет всесветных хлыщей и в которой, всеконечно, никто уже не посетит меня, как в Бадене. Вероятно, там примусь за работу, хотя убеждаюсь, что болезнь оставила жестокий след на мне: убила страсть к работе. А не работать нельзя. Насилую свою мысль и пишу. Хотелось бы, чтоб Вы прочитали в августовской книжке «Сон в летнюю ночь». На Ваш критический смысл я вполне полагаюсь. Тургенев до крови обидел меня, сказавши, что этот рассказ забавный: едва ли он дочитал его 3 . Из Петербурга тоже пишут: прекрасная мысль — представить в смешном виде юбилеи....
Входимость: 2. Размер: 115кб.
Часть текста: от всяких игрушек, кроме оловянных кавалеристов и пехотинцев, терпеть не мог никакой мелодии, кроме мелодии барабана; наконец, ел и пил всякую дрянь. Однажды, засмотревшись на маленького Ваню, как он маршировал и какие трудные переходы заставлял делать своих оловянных однокашников, Катерина Павловна до того забылась, что воскликнула: "Иди! спасай царей!" Конечно, она сама сейчас же опомнилась и порядком-таки струхнула, но, к счастью, в то время никого, кроме Вани, в комнате не было, и происшествие это осталось без последствий. Но, с другой стороны, она понимала и то, что Суворов был всего на все один и что, следовательно, четверым одну вакансию занять никак нельзя. Поэтому она была не прочь удовольствоваться для других сыновей и просто солидною административной карьерой, которая хотя и не поражала бы таким блеском, как карьера военная, но зато обещала бы более прочности и обеспеченности в будущем. Сказать ли правду? к административной карьере у нее даже больше лежало сердце, нежели к военной... Чтобы понять причину этого последнего предпочтения, необходимо сказать, что покойный муж Катерины Павловны был, в начале нынешнего столетия, несколько лет сряду, губернатором в одной из самых хлебных губерний России. На этом месте он достиг всего, что только человеческому желанию доступно. В глазах начальства он славился строгостью и скоростью; глаза откупщиков ослеплял неупустительностью во взимании даней; в глазах предводителей дворянства имел то ни с чем не сравнимое качество, что держал лучшего повара в целой губернии и откармливал дома совершенно невиданных поросят. Таковы были гражданские доблести покойного. Но были, однако ж, и военные. Катерина Павловна очень хорошо помнила, как ее Иван Григорьич делал походы против бунтовщиков и недоимщиков, как он не подвергался при этом ни малейшей опасности и как, за всем тем, из...
Входимость: 2. Размер: 88кб.
Часть текста: я, конечно, не боялся - слава богу, не маленький! - но опасался, как бы начальство, по доведении о сем до сведения, не огорчилось. "Не выдержит!", "погибнет!" - доносились до меня попечительные голоса с берегов Невы. И потом, вдруг строго: "Гм... так вы и в Швейцарии изволили побывать?" - Виноват-с - "С акушерками повидаться ездили?" 1 - Виноват-с - "О формах правления изволили рассуждение иметь?" - Вино... Однако все обошлось благополучно. Я не только не "соблазнился", но даже не имел повода для соблазна. Превратных идей - ни одной. Напротив, русских, коренных русских идей - столько, что не продохнешь. Наступают, берут в полон, рвут на части сердце, прожигают мозг - точь-в-точь как в России. Даже прелестные швейцарские озера и величественные хребты гор - и те застилаются ими, словно пеленою. Риги-Кульм, Пилат, Низен, Фаульгорн - все кажется окутанным туманом. Одна только мысль отчетливо светится: как-то теперь там насчет "увенчания здания" поговаривают?.. Неужто пошабашили? Ах, право, не до превратных идей в такое время, когда русские ...
Входимость: 1. Размер: 58кб.
Часть текста: но и на внешнюю политику помпадуров, и перевод его послужил бы немалым украшением для нашей небогатой литературы, но, к величайшему сожалению, я не мог привести из него даже самомалейшего отрывка, потому что книга эта безусловно запрещена цензурой... Этого примера, я полагаю, совершенно достаточно для читателя, чтобы понять, почему я был так умерен в моих выдержках. Затем, обращаясь к издаваемым ныне отрывкам, я считаю долгом сказать об них несколько слов. Как и во всех сочинениях иностранцев о России, нас прежде всего поражает в них какое-то неисправимое легковерие. Так, например, князь де ля Кассонад (*151) очень серьезно рассказывает, что некоторые помпадуры смешивали императора Сулука с королевою Помаре, а другой путешественник, Шенапан, уверяет, будто в России преподается особенная наука, под названием: "Zwon popeta razdawaiss" ["Гром победы раздавайся"]. Ясно, что оба эти лица были жертвою мистификации со стороны своих амфитрионов-помпадуров, которые, по прискорбному русскому обычаю, нашли для себя забавным рассказывать иностранцам разные небылицы о своем отечестве. Сверх того, по обыкновению всех иностранцев, цитируемые мною авторы очень часто впадают в преувеличения и выказывают при этом колоссальнейшее невежество... Я не счел, однако ж, нужным останавливаться на этих недостатках, ибо для нас, русских, самые преувеличения иностранцев очень поучительны. Читая рассказываемые про нас небылицы, мы, во-первых, выносим убеждение, что иностранцы - народ легкомысленный и что, следовательно, в случае столкновения, с ними очень нетрудно будет справиться. Во-вторых, мы получаем уверенность, что перьями их руководит дурное чувство зависти, не прощающее России той глубокой тишины (*152), среди которой происходит ее постепенное обновление. В самом деле, представляли ли...
Входимость: 1. Размер: 51кб.
Часть текста: и на лицах их ничего не написано, кроме: было бы болото, а черти будут. Сходил бы в редакцию "нашей уважаемой газеты" покалякать, какие стоят на очереди реформы, но не дальше как час тому назад получил от редактора записку: "Приходить незачем; реформ нет и не будет; калякать не об чем". Сходил бы, наконец, в дом бывшего откупщика, а ныне железнодорожного деятеля, у которого каждодневно, с утра до ночи, жуируют упраздненные полководцы и губернаторы, посмотрел бы, как они поглощают предоставленную им гостеприимным хозяином провизию, послушал бы, как они костят современных реформаторов, но пост и на этот храм утех наложил свою руку. По крайней мере, давеча, совершая утреннюю прогулку, я встретил одного из "упраздненных", который, поспешая в церковь к часам, на ходу скороговоркой сказал мне: - Сегодня к Моисею Соломонычу - ни-ни! Говеет (*126). Кроме чесноку и фасоли - ничего! В этаком-то доме! Идти, стало быть, некуда. Дома тоже оставаться незачем. Читать - нечего, писать - не о чем. Весь организм поражен усталостью и тупым безучастием ко всему происходящему. Спать бы лечь хорошо, но даже и спать не хочется. Сажусь, однако, беру первую попавшуюся под руку газету и приступаю к чтению передовой статьи. Начала нет; вместо него: "Мы не раз говорили". Конца Нет; вместо него: "Об этом поговорим в другой раз". Средина есть. Она написана пространно, просмакована, даже не лишена гражданской меланхолии, но, хоть убей, я ничего не понимаю. Сколько лет уж я читаю это "поговорим в другой раз!" Да ну же, поговори! - так и хочется крикнуть... Я с детских лет имею вкус к русской литературе. Всегда был усердным читателем, и, могу сказать по совести, даже в то время, когда цензор одну половину фразы вымарывал, а в остальную половину, в видах округления, вставлял: "О ты, пространством бесконечный!" (*127) - даже и в то время я понимал. Отсеку,...
Входимость: 1. Размер: 85кб.
Часть текста: сряду. Целый месяц я волновался, хлопотал и думал, что живу в самом реальном значении этого слова. Сначала я был членом VIII международного статистического конгресса (в качестве делегата от рязанско-тамбовско-саратовского клуба), участвовал во всех его трудах, доказывал негодность употребляемых ныне приемов для исследования трактирной промышленности, беседовал с Левассером, Кеттле, Фарром и проч. Потом вдруг, каким-то чудом, декорации переменились. Оказалось, что вместо статистического конгресса я чуть было не сделался членом опаснейшего тайного общества, имевшего целию ниспровержение общественного порядка, и что только по особенной божьей милости я явился пред лицом суда не в качестве главного обвиняемого, а лишь в качестве пособника и попустителя. Что Кеттле совсем не Кеттле, а пензенский помещик Капканчиков, что Левассер - отставной корнет Шалопутов, Корренти - шарманщик Корподибакко и т. д. И что все эти господа - эмиссары от интернационалки... Но этого мало: в самый разгар процесса, в ту минуту, когда я уже начинал питать уверенность, что невинность моя доказана, декорации опять внезапно переменяются, и являются новые, среди которых я вижу себя... дураком! Ни конгресса, ни процесса - ничего этого не было. Был неслыханнейший, возмутительнейший фарс, самым грубым образом разыгранный шайкою досужих русских людей над ватагой простодушных провинциальных кадыков, в числе которых, к величайшей обиде, оказался и я... Только в обществе, где положительно никто не знает, куда деваться от праздности, может существовать подобное времяпровождение! Только там, где нет другого дела, кроме изнурительного пенкоснимательства, где нет другого общественного мнения, кроме беспорядочного уличного говора, можно находить удовольствие в том, чтобы держать людей, в продолжение целого месяца, в смущении и тревоге! И в какой тревоге! В самой дурацкой из всех! В такой, при одном воспоминании о которой бросается в голову кровь! Представьте...
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Часть текста: prouve qu’on est décidé d’en finir avec la Revue. C’est pourquoi il est de mon devoir de Vous prévenir qu’il se peut que dans un ou deux mois la Revue aura cessé d’exister. Dans tous les cas, nous attendons Vos «lettres» du 1 février et du 1 mars. J’aurai l’honneur de vous tenir au courant de cette triste affaire. Je vous prie d’agréer l’assurance de ma haute considération. Michel Soltikoff. Je vous prie de m’accuser réception de la présente. С.-Петербург. 24 января/5 февраля 1883 г. Перевод: Милостивый государь и дорогой сотрудник, Наш журнал только что получил второе предостережение. Я не счел бы необходимым ставить Вас об этом в известность, если бы не грозная мотивировка предостережения. Но содержание административного постановления доказывает, что решено покончить с журналом. Вот почему считаю своим долгом предупредить Вас, что, возможно, через месяц или два журнал перестанет существовать. В любом случае, мы ждем Ваших «писем» от 1 февраля и 1 марта. Буду иметь честь держать Вас в курсе этого печального дела. Прошу Вас принять уверение в моем глубоком уважении. Михаил Салтыков. Прошу Вас уведомить меня о получении настоящего письма. Примечания Печатается по фотокопии с подлинника, ...
Входимость: 1. Размер: 81кб.
Часть текста: в продолжение двух недель, все сознательные часы в устричной зале Елисеева, среди кадыков и иконописных людей - разве это не одиночное заключение? Провести остальные десять дней в обществе действительных статских кокодессов, лицом к лицу с несомненнейшею чепухой, в виде "Le Sabre de mon pere", с чепухой без начала, без конца, без середки,разве это не одиночное заключение? Ежели первый признак, по которому мы сознаем себя живущими в человеческом обществе, есть живая человеческая речь, то разве я ощущал на себе ее действие? Говоря по совести, все, что я испытывал в этом смысле, ограничивалось следующим: я безразличным образом сотрясал воздух, я внимал речам без подлежащего, без сказуемого, без связки, и сам произносил речи без подлежащего, без сказуемого, без связки. "Вот кабы", "ну, уж тогда бы" - ведь это такого рода словопрения, которые я мог бы совершенно удобно производить и в одиночном заключении. Ужели же я без натяжки могу утверждать, что меня окружало действительно людское общество, когда в моем времяпрепровождении не было даже внешних признаков общественности? Нет, это были не более как люди стеноподобные, обладающие точно такими же собеседовательными средствами, какими обладают и стены одиночного заключения. Это было не общество в действительном значении этого слова, а именно одиночное заключение, в которое, вследствие упущения начальства, ворвалось шампанское с устрицами, с пением и танцами. А между тем кодекс, формулирующий жизнь словами: buvons, dansons, chantons et aimons - сочинен не нами. Он существует издревле, и целые поколения довольствовались им, не думая ни о чем другом и не желая ничего больше. От чего же он опротивел мне в двадцать четыре дня, а достославным моим предкам казался лучше всякого эдема? Отчего мои пращуры могли всю...