|
XI
Разумеется, несмотря на оговорки Прудентова, мы немедленно сделали все распоряжения, чтобы на славу отпраздновать посещение дорогих гостей. Затем мы сообщили Прудентову те соображения, вследствие которых мы нашли полезным ввести некоторые изменения в "Общие начала" устава о благопристойности, и встретили с его стороны полное одобрение нашей законодательной деятельности.
Этот дружеский обмен мыслей привел нас в самое приятное расположение духа, а дабы скрепить наш союз прочно и навсегда, Прудентов и Молодкин сообщили нам краткие биографические о себе сведения, чем, разумеется, и нас вызвали на взаимность.
- Я - вятчанин, - поведал нам Прудентов, - отец мой был первоначально протодиаконом, но впоследствии за совершенное преступление был лишен сана и приговорен к ссылке в отдаленные места Сибири. Пожелавши, однако, остаться на родине, он изъявил готовность принять должность ката, в каковой и был губернским правлением утвержден. Я был в то время малолетним, но уже и тогда положил в сердце своем нигде не служить, кроме как по полиции. А потому образовавши свой ум и сердце лишь настолько, насколько это потребно для занятия должности паспортиста, - сродственник у меня в этой должности в Петербурге состоял, так от него я об ней слышал, - отправился, по достижении совершенного возраста, в Петербург. Здесь моя биография уже прекращается, и начинается формулярный о службе список. Пять лет, в ожидании места паспортиста, я прослужил писцом; после того, в течение восьми лет состоял паспортистом, а, наконец, двенадцать лет тому назад определен в квартал письмоводителем. Пятнадцать лет тому назад произведен в первый чин коллежского регистратора, а затем, будучи постепенно повышаем, ныне состою в чине титулярного советника.
- И ничего - живешь?
- Как видите, друзья! Живу и не ропщу, хотя, с другой стороны, не могу не сказать, что нынче против прежнего - куда сделалось труднее.
- Что так?
- Да почесть что одним засвидетельствованием рук и пробавляемся. Прежде, бывало, выйдешь на улицу - куда ни обернешься, везде источники видишь, а нынче у нас в ведении только сколка льду на улицах да бунты остались, прочее же все по разным ведомствам разбрелось. А я, между прочим, твердо в своем сердце положил: какова пора ни мера, а во всяком случае десять тысяч накопить и на родину вернуться. Теперь судите сами: скоро ли по копейкам экую уйму денег сколотишь?
- А ты приналяг!
- То-то что...
Прудентов на минуту задумался, но потом вдруг зашевелил носом и стал к чему-то принюхиваться. А так как именно в этой самой комнате хранились последние мои выкупные свидетельства, то я не на шутку испугался и поспешил переменить разговор.
- Ну, а ты, Афанасий Семеныч? - обратился я к Молодкину.
- А я-с - во время пожара на дворе в корзинке найден был. И так как пожар произошел 2-го мая, в день Афанасия Великого, то покойный частный пристав, Семен Иваныч, и назвал меня, в честь святого - Афанасием, а в свою честь - Семенычем. Обо мне даже дело в консистории было: следует ли, значит, меня крестить? однако решили: не следует. Так что я доподлинно и не знаю, крещеный ли я.
- Ах, беда какая!
- И вообще, у меня жизнь необыкновенная. Именины, например, я праздную, а день рождения - нет.
- Так что, по правде-то, даже сказать не можешь, родился ты ли настоящим образом или так как-нибудь? - пошутил Глумов.
- Действительно-с. Знаю только, что при пожарной команде в третьей Адмиралтейской части воспитание получил. Покойный Семен Иваныч велел это меня на пожарную трубу положить и сказал при этом: бог даст, брантмейстер выйдет! И вышел-с.
- А деньги копишь?
- Нет, мне незачем. Я на пожаре свет увидел, на пожаре же и жизнь кончу. Для кого мне копить!
- Чудак! да ты бы женился!
- Врешь, брат! Вы, друзья, его про барышню расспросите! - отозвался Прудентов.
- Было раз - это точно. Спас я однажды барышню, из огня вытащил, только, должно быть, не остерегся при этом. Прихожу это на другой день к ним в дом, приказываю доложить, что, мол, тот самый человек явился, - и что же-с! оне мне с лрислугой десять рублей выслали. Тем мой роман и кончился.
Мы с участием выслушали этот рассказ и искренно пожалели о горькой судьбе Молодкина, который из-за пожаров поставлен в невозможность пользоваться семейными радостями, а следовательно, не может плодиться и множиться.
- Ну, а вы, - обратился к нам Прудентов, - скажите же и о себе что-нибудь, друзья!
- Что - мы! Заблудшие - вот мы что! - отвечал за нас обоих Глумов. - Дворяне... и при сем без выкупных свидетельств! Вот какова наша биография.
- Уж будто и совсем без выкупных свидетельств?
Прудентов, очевидно, шутил, но я вспомнил, как он, несколько минут тому назад, шевелил носом, и опять струхнул. К счастью, нас избавил от ответа Балалайкин, который в эту минуту как раз подошел к нам на выручку.
Он явился во фраке, в белом галстухе и - по какому-то инстинктивному заблуждению - в белых нитяных перчатках. Словом сказать, хоть сейчас бери в руки блюдо и ступай служить у Палкина. При этом от него так разило духами, что Глумов невольно воскликнул:
- И что это у тебя за гнусная привычка, Балалайкин, всякий раз в Екатерининском канале купаться, перед тем как в гости идти!
- Это? - Violettes de Parme {Пармские фиалки.} - вот какие это духи! - солгал Балалайкин и так неожиданно поднес обшлаг рукава к носу Очищенного, что тот три раза сряду чихнул.
Очевидно, Балалайкин разоделся на том основании, что рассчитывал, что его сейчас же припустят к двоеженству, - и потому когда узнал, что речь идет только о предварительных действиях, то немедленно снял нитяные перчатки и начал лгать.
- Помилуйте! - жаловался он, - ничего толком рассказать не умеют, заставляют надевать белые перчатки, скакать сломя голову... Да вы знаете ли, что я одной клиентке в консультации должен был отказать, чтоб не опоздать к вам... Кто мне за убытки заплатит?
- Ну, что еще! Сложимся по двугривенному с брата - вот и убытки твои! - утешал его Глумов.
- Нет-с, тут не двугривенным пахнет-с. Во-первых, я вообще меньше ста рублей за консультацию не беру, а во-вторых, эта клиентка... Это такая клиентка, я вам скажу, что ей самой сто рублей дать мало!
- Стало быть, из Фонарного переулка? - полюбопытствовал Молодкин.
- Там уж откуда бы ни была, а есть такая клиентка. А кроме того, у меня сегодня третейский суд... как я решу, так и будет!
- Соломон!
- Соломон не Соломон, а тысячу рублей за решение пожалуйте!
Очень возможно, что Балалайкин пролгал бы таким образом до утра, но Глумов, с свойственною ему откровенностью, прекратил его излияния в самом начале, крикнув:
- Балалайка! надоел!
в то время волновал все умы и который, естественно, послужил темою и для нас. Прудентов был на стороне снисходительности и доказывал, что только та внутренняя политика преуспевает, которая умеет привлекать к себе сердца.
- Я, друзья, и с заблуждающими, и с незаблуждающими на своем веку немало дела имел, - говорил он, - и могу сказать одно: каждый в своем роде. Заблуждающий хорош, ежели кто любит беседовать; незаблуждающий - ежели кто любит выпить или, например, на тройке в пикник проехаться!
- Ты говоришь: беседовать? То-то вот, по нынешнему времени, это не лишнее ли?
- Почему же-с? Ежели о предметах, достойных внимания, и притом знаючи наперед, что ничего из этого не выйдет, - отчего же не побеседовать? Беседа беседе тоже розь, друзья! Иная беседа такая бывает, что от нее никакого вреда, кроме как воняет. Какой же, значит, от этого вред? Купцы, например, даже превосходно в этом смысле разговаривают.
- Да ведь заблуждающего-то не прельстишь такой беседой!
- А ежели он отказывается, так и пригрозить ему можно. Вообще, эта система самая настоящая: сперва снизойти, а потом помаленьку меры принимать. Точно так же, доложу вам, и насчет издаваемых в разное время правил и руководств. Всегда надо так дело вести: чтобы спервоначалу к вольному обращению направлять, а потом постепенно от оного отступать... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Наконец, в одиннадцать часов сильный звонок возвестил нам о появлении Ивана Тимофеича.
Он явился к нам весь сияющий, в мундире с коротенькими фалдочками, держа под мышками по бутылке горского, которые и поставил на стол, сказав:
- Это вот вам от невесты... друзья! А завтра в четыре часа просим хлеба откушать!
Затем вынул из кармана вязанный голубым бисером кошелек и подал его Балалайкину.
- А вот это жениху - тебе! Ты посмотри, бисер-то какой... голубенькой! Сама невеста вязала... бутончик! Ну, друзья! теперь я в вашем распоряжении! делайте со мной, что хотите!
По этому слову мы с криком "ура!" разом овладели туловищем дорогого гостя и начали его раскачивать.
Что происходило потом, я помню до крайности смутно. Помню, что я напился почти мгновенно, что Иван Тимофеич плясал, что Прудентов декламировал: "О ты! что в горести напрасно", а Молодкин показывал руками, как выкидывают на каланче шары во время пожаров.
Было совсем светло, когда дорогие гости собрались по домам.. Но что всего замечательнее, Иван Тимофеич, которого в полночь я видел уже совсем готовым и который и после того ни на минуту не оставлял собеседования с графином, под утро начал постепенно трезветь, а к семи часам вытрезвился окончательно.
- А теперь пора и к рапорту! - сказал он, надевая на голову трехуголку, и совершенно твердыми стопами проследовал вниз в сопровождении Прудентова и Молодкина.
ПРИМЕЧАНИЯ
IX-XI
(Стр. 98)
Впервые - ОЗ, 1878, Э 4 (вып. в свет 19 апреля), стр. 517-542, под номерами VII-IX.
Рукописи и корректуры не сохранились.
При подготовке Изд. 1883 в текст было внесено много сокращений и изменений. Приводим наиболее существенные варианты журнальной публикации:
которые, служа подтверждением добытых абстрактным путем истин, тем самым поощряли нас к дальнейшей игре ума.
Стр. 99, строка 19 св. После слов: "хоть ты что хошь!" - что ни шаг, то в гущу да в гущу! Так и бросил.
- В отставку, значит, вышел?
- Нет, бог миловал. Был, сударь, и не раз разговор, чтоб службу ему оставить, однако видят, что человек не от себя, а свыше уж ему это определено - снизошли. Собственною смертью на службе помер... но все-таки, сударь, без покаяния!
- Однако!
- Да, так в стыде и отошел в вечность.
Стр. 99, строка 11 сн. После слов: "понравиться нужно" -
Коли сумел ты понравиться - теки и орошай! А не сумел - не прогневайся, голубчик! так навек и оставайся малым источником.
- Понравиться-то понравиться - это так; да ведь наука-то эта, голубчик, мудреная!
- Мудрено, сударь, собственно, начало сделать. Истинную потребность угадать, на настоящую линию попасть - вот что обсуждения требует. А коли ежели однажды угодил в точку, так тут только поспевай! Тут мудрости не требуется, а поспешать нужно.
- Хорошо, брат, ты расписываешь, - отчего же, однако, ты сам
Стр. 100, строки 7-9 св. Вместо слов: "Выходит <...> вон!!" -
Выходит. И прямо, знаете, оборвал. Кто таков и по какому делу? Тут я уж и сам догадался, что дело мое не просвиркой пахнет, однако делать нечего: виноват, говорю, за ваше здоровье просвирку вынул! Взял он у меня просвирку, повертел в руках, разломал пополам, потом начетверо... И вдруг, это: так ты, говорит, боговдухновенную взятку мне хотел, всучить... вон!! И на другой же день: такого-то Очищенного и прочая и прочая... Словом сказать, сразу в таперы дорогу указал!
Стр. 100, строки 17-18 св. После слов: "здешняя жизнь состоит" -
Был у меня знакомый один, так тот на какую штуку поддел: колесом ходить умел! Служил он в земском суде писцом, да приехал к ним ревизор - он его и прельстил! А после ревизора - в Петербург перевели, - и он за ним. Дальше да шире, да глубже, а теперь, слышно, он первый человек в своем департаменте состоит!
- Слушай! Да неужто ж может такая "истинная потребность" существовать, чтобы пред глазами человек колесом ходил?
- Всякие "истинные потребности" бывают, и даже такие, для отгадки которых особливые познания нужно иметь. В большинстве случаев, впрочем, можно прямо на немощи человеческие рассчитывать. Иной начальник к женскому полу пристрастие имеет, другой требует, чтобы ему на ушко нашептывали, третий - к законодательству приверженность оказывает, четвертый - просто в звонок звонить любит - вот подчиненный-то и примечает и разыгрывает, сообразно этому, свою фантазию.
- Примеры знаешь?
- Да вот, например, с одним...
С этим мнением не мог не согласиться и я, но при этом - больше, впрочем, для разнообразия, оговорился, что в последнее время, однако же, благодаря свету наук, волшебство уже начинает уступать естественному течению вещей.
- В наше время прохвосту уж не так-то легко... - начал было я развивать свою мысль, но Очищенный без церемонии прервал меня.
- И нынче, сударь, довольно волшебства, - сказал он,
Стр. 101, строки 18-28 св. Вместо слов: "но горе, ежели ты хотя на минуту <...> совсем начальства избежать изловчится" -
Хорошо, ежели ты, обоняя начальственные испарения, будешь все-таки памятовать, что возвышение твое, собственно говоря, плевое и представляет лишь повод для сознания выполненной обязанности! Но горе тебе, ежели ты хотя на минуту позабудешь о своем недавнем золотарстве! Волшебство, которое тебя вознесло, - оно же и низвергнет тебя! Иван Иваныч! Наверное, у тебя и на этот случай примерчик найдется?
- Беспременно-с. Знал я одного коллежского секретаря, так вот с ним от гордости какой случай был. Служил он в департаменте; утром, по обыкновению, бумаги писал; вечером - в танцкласс к Марцинкевичу приходил. Там я его и узнал. Долгое время все шло у них обыкновенным порядком, а тут вдруг начал ихний начальник задумываться. Придет это в департамент, бумаг не подписывает, а все у окна стоит да только в стекло барабанит. Или возьмет в руку колокольчик и начнет звонить; час звонит, другой звонит, все сбегутся, а он за шляпу, и был таков. Ну, всполошились. Жалко, знаете, начальник-то очень уж был хорош, и вдруг его за задумчивость в другое ведомство переведут! Один только коллежский секретарь в ус не дует. "Знаю, говорит, что сия задумчивость обозначает! Увидите, что недели не пройдет, как со всех батарей пальба воспоследует!" И точно, призывает его через неделю начальник и спрашивает: можешь ли ты мне ответ дать, что для России потребно? - Могу, говорит. "Напиши". Ушел коллежский секретарь домой и в одну ночь всю картину представил. Понравилось. "Теперь, говорит, напиши: как сего достигнуть?" Опять ушел коллежский секретарь домой и опять написал. Еще больше понравилось. "За сим, говорит, нам остается открыть пальбу". И начали они палить, и чем больше палят, тем больше коллежский секретарь в доверие входит. Вот он и возгордился. Вместо того, чтобы помнить пословицу: всяк сверчок знай свой шесток, а он возмнил, что конца начальственному долготерпению не будет! Стал, знаете, желания своего начальника упреждать, мысли угадывать. Не успеет начальник прожект задумать - смотрит, а он уж его предварил. Спустили ему это один раз, спустили в другой, в третий, конечно, щелкнули - а он все продолжает предварять. До того, знаете, разревновался, что глаза выпучил, ходит, как пьяный, шатается и у рта пена; словом сказать, спит и видит, как бы ему в самое лоно к начальнику попасть. Терпел-терпел начальник, видит, что дело-то выходит серьезное. Хорош парень, да ежели повадку ему дать, от него, пожалуй, и совсем житья не будет. И что ж, сударь! Только, знаете, дунул... Как был во всей форме коллежский секретарь, так совсем, и с гордостью своей, и с вицмундиром, тут же у всех на глазах и растаял. И теперича он в Пале-де-Кристаль у Марцинкевича в комиках состоит!
- Какая, однако ж, ужасная жестокость судьбы!
- Жестокость-то жестокость; однако и то нужно сказать: сам виноват. Начальство ведь тоже опасается; думает: сегодня я золотаря на перси возложу, а завтра он мне на плечи вскочит!
- Правильно.
- Вообще, сударь, в сношениях с начальством нужно как можно больше остерегаться. Почитать - почитай, но и приличия соблюдай. А еще того лучше, ежели кто совсем начальства избегнуть может.
Стр. 108, строка 15 сн. После слов: "удовольствие мне предоставь!" -
- Что говорить! Удовольствие - это первее всего!
- А я что же говорю! А притом и еще: хоть вы ему и сулите бубнового туза, а он, может быть, не только без всякого туза, а еще во всем сиянии оттуда выйдет! Помилуйте! чего же, в самом деле, тетерева смотрели! Ведь этак ежели им повадку дать, так они и рады глазами хлопать да жалованье получать, А он, между прочим, человек проворный, знающий - кому же, позвольте спросить, преферанс следует оказать?
- Ну, брат, два миллиона восемьсот тысяч - это, я тебе скажу, тоже...
ожесточится. Где бы ему взять рубль - он десять да двадцать тащит, и все ему кажется мало! До того, наконец, дойдет, что сам себя не помнит: все тащит, все тащит! И не надо ему, а он все от кассы рук отвести не может. Уж это вроде как болезнь делается!
Стр. 108, строка 3-4 сн. После слов: "над уставом о благопристойности" -
- Как ты думаешь, есть в этом уставе необходимость или так это, одно баловство? - обратился Глумов к Очищенному.
- Помилуйте, как же возможно! Благопристойно ли себя обыватель ведет или неблагопристойно. Когда всякий знает, что от него требуется...
- Не в том дело; я сам понимаю, что ежели начальство благопристойности требует, так, значит, нельзя без того. А стоит ли благопристойность-то эта, чтоб из-за нее нам, например, обычный порядок свой нарушать? Теперь бы вот спать залечь по порядку-то следовало, а мы заниматься должны! Стоит ли?
- Так ты и внутренней политикой занимался?
- Имел это поручение-с. Впрочем, кому же, как не таперу, и наблюсти за настроением умов? Постоянно он в танцклассах, все видит, за всем следит... А между прочим, его никто ни в чем не подозревает!
- Так какой же случай с тобой был?
- Именно насчет вот этой самой неотложности. Был я однажды, по обыкновению, у Марцинкевича - ну, и наблюл. Вижу, что дело мерзкое затевается: и колебания, и попрания, и потрясения - словом, все онеры на лицо. Мне бы, знаете, сейчас в квартал бежать, а я заместо того погоди да погоди. Выставили мне в ту пору шесть пар пива - я и раскис. И так, знаете, раскис, что совсем даже позабыл, на какой предмет я при внутренней политике состою. Помню только, что уговаривал: господа, мол, вы хорошие, а какие в вас мерзкие заблуждения скрываются! И только на другой уж день вспомнил, что надо меры принимать. Спешу, бегу - ан меня уж упредили. Еще рта разинуть не успел - слышу, что до моего прихода все потрясения кончились!
- Не погладили-таки. Два дня в "холодной" выдержали да еще благодарить заставили, что этим дело кончилось!
Мы невольно переглянулись с Глумовым. А что, ежели и нас за неоправдание начальственного доверия... в "холодную"? Мысль эта подействовала на нас так решительно, что мы сейчас же уселись за письменный стол и приступили к делу.
-
Главы IX-XI объединены темой неизбежного вторжения в частную жизнь российского обывателя "волшебства", которое "от начальства происходит": IX глава разрабатывает одну из постоянных сатирических идей Салтыкова: "наука" "любви к начальству" и воспитанная ею трагическая привычка "среднего человека" к произволу власти, привычка, которая сообщает "жизненному процессу" "окраску <...> еще более горькую и удручающую". В главе X прозорливо отражена тенденция к уничтожению скромных гарантий личной неприкосновенности, существовавших в пореформенной России. Наконец, XI глава уже прямо живописует "вступление в квартиру" "гостей" из полицейского начальства.
<...> какими путями суждено иным выходить в люди" ("Сын отечества", 1878, 12 мая, Э 107); "Повесть об одном статском советнике...", утверждалось в "Русской газете", "заключает черты, бьющие живой действительностью"; указав, что Салтыков "имеет способность попадать в самые больные места нашего общественного существования", критик отмечал реалистичность образа Очищенного. Отталкиваясь от содержания всех глав "Современной идиллии" апрельской публикации (гл. IX-XI наст. изд.), он заключал, что "Отеч. записки" - единственный "оазис" в современной литературе, и "смерть Некрасова не расстроила" журнал: в нем по-прежнему существует "единство направления", которое "питается фактами живой жизни" (1878, 23 мая, Э 97).
...дал тебе раны, аз же дам ти скорпионы. - Административный афоризм построен с использованием библейского материала (Третья книга Царств, XII, 11; см. т. 10 наст. изд., стр. 778).
Идет человек по улице и вдруг - фюитъ! - Слово, выражающее в эзоповском лексиконе Салтыкова внезапность репрессивных действий власти. См. т. 8 наст. изд., стр. 864.
...да ты не служил ли в Взаимном Кредите, что коммерческие-то операции <...> <...> вот хоть бы господин Юханцев... - Упомянут кассир Общества Взаимного кредита, имя которого "громом раскатилось" по России в конце 70-х годов: "Как ни притерпелась публика в последнее время к известиям о кражах всевозможного рода, но факт похищения 2 023 295 рублей общественных денег произвел впечатление" (М. Вед., 1878,29 августа, Э219).
...под знаменем внутренней благопристойности вход в квартиры - вот цель... - Меткость, с которой схвачена здесь реальная черта российского общественно-политического быта на рубеже 70-80-х годов, подтверждают документальные источники: "Нарушение законов или подготовление к их нарушению производится чаще в домах, чем на улицах, а потому полиция не может иметь характер, так сказать, исключительно уличный" (Речь одесского градоначальника ген. Гейнса чинам одесской полиции. - "Голос", 1878, 24 октября, Э 294). О том же свидетельствуют современники: "Полиция производила обыкновенный вседневный обыск, обыск, какие делаются каждую ночь в 40 или 30 квартирах неслужащих или учащейся молодежи..." ("Дневник А. В. Богданович. Три последних самодержца". М. - Л., 1924, стр. 23).
...по делу об убийстве Зона... - Нашумевшее в 70-е годы уголовное дело. См. т. 10 наст. изд., стр. 779.
...должность ката - палача.
<...> Соломон! - Библейское сказание о суде царя Соломона (Третья книга Царств, III, 16-28) символизирует справедливое и скорое разрешение взаимных претензий двух спорящих сторон.
...только та внутренняя политика преуспевает, которая умеет привлекать к себе сердца. - Силой художественной логики сатира Салтыкова предугадывала логику дальнейшего движения правительственной политики: в 1879 г. этот "принцип" "привлечения сердец" был реализован двукратным обращением правительства к обществу за "содействием" в борьбе с революционерами; в 1880 г. политический курс М. Т. Лорис-Меликова получил полуофициальное наименование "диктатуры сердца".
..."О ты! что в горести напрасно..." - Начальная строка "Оды, выбранной из Иова" М. В. Ломоносова.