Иванов-Разумник: М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество.
Глава 8.

"... Когда я буду совершенно свободен от служебных отноше-ний, когда не будет беспрестанно подниматься во мне вся желчь, тогда увидим, способен ли я сделать фигурный пирог. А те-перь и некогда, и нет охоты. Пора мне расстаться с добрыми малыми провинции, которые на языке порядочных людей называются бездельниками и мерзавцами" ["Письма", т. I, No 13].

новым направлением, которое приняла его литературная деятельность с января 1860 года, когда на стра-ницах "Современника" появился первый острый фельетон его "Скре-жет зубовный". Салтыков почувствовал, что не только в жизни, но и в творчестве пора ему расстаться "с добрыми малыми про-винции", которых до сих пор изображал он в своих губернских очерках крутогорского цикла и в связанной с ними "Книге об уми-рающих". Вся желчь его, накопленная годами провинциальной жизни, должна была вылиться в других произведениях, для которых преж-ние беллетристические формы были узки. В поисках новых форм Салтыков обратился к сатирическому фельетону, как раз в эти годы распустившемуся пышным цветом на страницах "Искры", в которой и сам Салтыков принял случайное участие; справедливо указывали на несомненную связь сатирического фельетона Сал-тыкова с графическими карикатурами "Искры" и других сатири-ческих журналов начала шестидесятых годов. Новые формы, кото-рых искал Салтыков, не могли даться ему в руки сразу, и еще целое десятилетие он искал их, переходя от сатирического фелье-тона и чистой публицистики снова к беллетристическим очеркам, постепенно вырабатывая новую манеру письма и новые формы своих произведений. "Фигурный пирог" удалось ему испечь не сразу; лишь "История одного города", написанная на рубеже между ше-стидесятыми и семидесятыми годами, была тем произведение, ко-торое показало, на какие достижения способен Салтыков, преодо-левший и форму беллетристических очерков, и форму сатирического фельетона.

Но в 1860 году ему было еще далеко до такого мастерства, и новая форма не была еще найдена им. Тем не менее, сатириче-ские фельетоны начала шестидесятых годов представляют собою весьма замечательное явление и в истории творчества Салтыкова, и в истории русской литературы той эпохи. Время было бурное и сложное, борьба новых сил с явными крепостниками, а также и с крепостниками под маской либерализма, звала Салтыкова от очерков крутогорского цикла к более резким и боевым формам сатиры. Чисто-публицистическая жилка всегда билась в художе-ственном творчестве Салтыкова; не найдя новых форм сочетания острой публицистики с художественными образами, Салтыков не мог еще испечь "фигурный пирог", дать цельное художественное произведение, хотя бы и пронизанное сатирическими мотивами. А между тем по роду своего творчества он не мог не откликаться на многочисленные злобы дня, всегда составлявшие канву для его сатиры. Пыпин, хорошо знавший Салтыкова, в своей книге о нем верно указал, что в Салтыкове с одинаковой силой проявлялся и художник, и публицист. Трудно сказать, что больше и чаще воз-буждало его писательскую деятельность - потребность художествен-ного воспроизведения образов, создаваемых богатой фантазией, или чисто-публицистическая потребность отозваться на волнения сво-его времени и карать те бессмысленные явления, которые возмущали в нем гражданское чувство" [А. Н. Пыпин, "М. Е. Салтыков" (Спб. 1899 г.), стр. 21]. Впоследствии Салтыков на-учился и гражданское свое чувство воплощать в художественных образах; но теперь, в начале шестидесятых годов, он мог про-являть его лишь в сатирических фельетонах, к которым перешел с начала 1860 года очерком "Скрежет зубовный". Занятый служ-бой в Твери, он не мог в течение двух ближайших лет отдаться литературной деятельности, а потому напечатал за эти два года лишь немного произведений, составивших позднее основную часть сборника "Сатиры в прозе". Приступая к их изучению, прежде всего перечислим эти сатирические фельетоны, которыми огра-ничилась деятельность Салтыкова в течение 1860 - 1862 гг., при-бавив к ним лишь те очерки, которые Салтыков предназначал для мартовской книжки "Современника" 1860 года и апрельской книжки 1862 года, но которые были тогда запрещены цензурой и впервые увидели свет лишь полустолетием позднее. Вот все эти очерки на-чала шестидесятых годов в хронологическом порядке:

1. Скрежет зубовный.

"Современник" 1860 г., No 1.

2. Еще скрежет зубовный.

3. Наш дружеский хлам.

"Современник" 1860 г., No 8.

4. Характеры.

"Искра" 1860 г., NoNo 25 и 28 (июль).

"Современник" 1861 г., No 2.

6. Клевета.

"Современник" 1861 г., No 10.

7. Наши глуповские дела.

8. К читателю.

"Современник" 1862 г., No 2.

9. Глуповское распутство.

10. Каплуны.

(Запрещены цензурой в апреле 1862 г.).

12. Наш губернский день.

"Время" 1862 г., No 9.

13. После обеда в гостях.

Последний очерк 1863 года должен быть присоединен ко всему этому циклу, во-первых, в виду того, что по содержанию составляет лишь продолжение предыдущего очерка "Наш губернский день"; во-вторых же, здесь приходится следовать за Салтыковым, присоеди-нившим этот очерк к тому циклу, который в 1863 году был объединен им под заглавием "Сатир в прозе" и "Невинных рассказов".

Самое беглое знакомство с приведенным выше списком все же позволяет притти к некоторым выводам общего значения. Первый и главный - почти исключительное сотрудничество Салтыкова в "Современнике" этих годов. Случайный очерк в "Искре" был слишком незначителен и даже не был включен Салтыковым в указанные выше его сборники; к тому же "Искра" этой эпохи была идейно близка "Современнику" и считалась в литературных кругах лишь расширенным "Свистком" этого журнала. Что же касается до сотрудничества Салтыкова во "Времени", журнале М. Достоевского, то оно было случайным и объяснялось главным образом тем, что в 1862 году "Современник" был приостановлен правительством с майской книжки журнала до конца года. Впрочем еще в апреле этого года Салтыков напечатал во "Времени" свои "Недавние ко-медии", не предвидя той ожесточенной борьбы, которая произойдет в 1863 - 1864 гг. между ним и Ф. Достоевским или, общее говоря, между "Современником" и "Временем".

Это ближайшее сотрудничество Салтыкова в "Современнике" шестидесятых годов не было случайным. Выше приходилось уже указывать, что в полемике Герцена с Добролюбовым и Чернышев-ским по поводу обличительной литературы Салтыков примкнул не к Герцену, защищавшему эту литературу, а к "Современнику", нападавшему на нее. Ироническое отношение к общественному либерализму и к результатам правительственных реформ шестиде-сятых годов тоже сближаю Салтыкова с "Современником". Правда, в самом начале 1860 года Салтыков подумывал о постоянном со-трудничестве своем в другом журнале, а именно в "Библиотеке для Чтения" редакции Дружинина; но, во-первых, журнал этот тогда еще не приобрел того одиозного характера, каким стал он отличаться двумя годами позднее вследствие реакционной публи-цистики Писемского; во-вторых же, предложение Салтыкова о своем сотрудничестве в этом журнале главным образом объявлялось еще натянутыми тогда отношениями его с Некрасовым, издателем "Современника". "Я писал к Некрасову и предлагал свои услуги, - сообщал Салтыков Анненкову в письме из Рязани от 27 января 1860 г.; - но с Некрасовым тяжело иметь дето, а потому позвольте мне и на сей раз затруднить вас покорнейшею просьбою. Не со-гласится ли Дружинин употребить меня в качестве кого-либо или даже чего-либо в Библ. для Чтения? Я знаю, что у него уж есть на шее Писемский, но я не буду сидеть на шее, и даже в качестве постоянного сотрудника могу принести пользу..." ["Письма", т. I, No 14].

Эта мысль Салтыкова оказалась случайной и не осуществилась. Салтыков не мог не видеть, что по направлению своему он более всего солидарен именно с "Современником" и что именно идей-ные руководители этого журнала являются властителями дум современности. Не прошло и месяца после цетированного выше письма к Анненкову, как Салтыков писал самому редактору "Библиотеки для Чтения", Дружинину: "Неужели Библиотекой все-таки будут владеть люди, посторонние литературе?.. Скажу вам здесь кстати о расположении умов в провинциях относительно журналов. Всего более в ходу Современник; Добролюбов и Чернышевский произ-водят фурор, и о "честной деятельности" Современника говорят даже на актах в гимназиях. Провинция любит, чтоб ей говорили son fait прямо и резко" [там же, No 15]. Именно так, прямо и резко, говорил всегда с провинцией и о провинции Салтыков; но независимо от этого способа выражения, с журналом Некрасова, Чернышев-ского и Добролюбова его объединяло нечто большее: общность напра-вления, радикальный демократизм, "народничество" и начинающаяся борьба с либерализмом.

ознакомления с приведенным выше списком этих статей Салтыкова. Дело в том, что с ними мы вступаем в новый цикл произведений, идущих на смену прежнему крутогор-скому циклу и его продолжению в предполагавшемся четвертом томе "Губернских очерков" и в "Книге об умирающих". Этими сатирическими фельетонами начала шестидесятых годов Салтыков переходил к новому и по темам, и по стилю ряду произведений, который может быть назван "глуповским циклом". В очерке начала 1861 года "Литераторы-обыватели" впервые появляются на сцену город Глупов и его обитатели глуповцы; мы еще увидим, что сперва Глупов является лишь прозрачным псевдонимом Твери, но очень скоро расширяет свое значение и становится синонимом всей России. Все последующие очерки 1861 - 1862 гг. уже все-цело посвящены Глупову, представляя в совокупности совершенно ясный глуповский цикл, пришедший на смену крутогорскому. Там мы имели лишь провинциальные очерки, положившие основа-ние обличительной литературе шестидесятых годов; здесь перед нами уже не бытовые "обличительные" очерки, а первые попытки социальной сатиры, которым лишь десятилетием позднее суждено было достичь у Салтыкова вершин своего развития в "Истории одного города", - и именно истории города Глупова. Чтобы позна-комиться с ней, надо сперва внимательно проследить за развитием сатирических фельетонов Салтыкова 1860 - 1862 гг., имея в виду, что этот глуповский цикл является первой попыткой Салтыкова на пути поисков новых форм, в которые предстояло вложить и новое содержание.

"Скрежет зубовный" появился в январской книжке "Современника" за 1860 год и был первым опытом Салтыкова в области сатирического фельетона. Первым - и блестящим, так как уже в нем Салтыкову удалось наметить те пути злободневной сатиры, на которых впоследствии он достиг непревзойденного мастерства. Темой очерка был обыватель, растерянно стоящий перед свалившейся на него "гласностью", но скоро приспособляющийся к новому для него положению вещей. Таким образом тема "власти" и "народа", поставленная еще в "Губернских очерках", осложнилась теперь введением третьей действующей силы, сатирическое изображение которой стало главным содержанием начинавшегося "глуповского цикла". Правда, и в "Губернских очерках" теме "обывателя" было посвящаю некоторое внимание, но лишь в эпоху "эмансипации" шестидесятых годов обыватель подал голос и стал превращаться в "общество", стал образовывать "партии". Начиналась эпоха "глуповского возрождения" - и сам Салтыков подчеркнул, что оно яв-ляется основной темой всех его очерков 1860 - 1862 гг.

На провинциального обывателя как снег на голову свалилась "гласность", и бывший герой "Губернских очерков", Порфирий Пет-рович, выступает в "Скрежете зубовном", чтобы поздравить своих сограждан с этим внутренне проклинаемым ими даром эмансипации: "вот и мы, наконец, воспользовались двумя первейшими благами жизни: устностью и гласностью... тэ-э-кс!..". Глупова еще нет, перед нами попрежнему "добрые жители Крутогорска, еще не освоенные с безвредным значением этих слов"; тут и генерал Змеищев, и Размановский, и другие герои "Губернских очерков", протягивающие нить от крутогорского цикла к глуповскому. Но основная тема уже совсем новая: Крутогорск, попавший в волну эмансипации, скоро обобщится у Салтыкова до Глупова, ибо Кру-тогорск - это только Вятка, а Глупов - уже вся Россия.

Тема "гласности" и растерянности перед нею былых доре-форменных героев, наиболее ярко поставлена была в русской лите-ратуре той эпохи именно Салтыковым. Однако это не значит, чтобы он был Колумбом этой Америки; наоборот, можно указать на ряд произведений той эпохи, в которых тема эта намечалась уже и до Салтыкова. Особенно подчеркну напечатанную в ноябрьской книжке "Современника" за 1859 год "Задушевную исповедь" Н. П. Ма-карова, которая и открывается словами: "Гласность, гласность и гласность! Вот современная и модная тема в России, тема, которую распевают на разные тоны и различными голосами, то громкими, светлыми и очень верными, то хриплыми и фальшивыми, - тема, на которую сочиняют множество вариаций и фантазий, то дельных и доказательных, то нелепых и пошлых". Именно тема, очерченная этими словами, и легла в основу "Скрежета зубовного"; но сход-ство идет и дальше этой общей темы. Дело в том, что "Задушевная исповедь" Макарова была не чем иным, как яростным памфлетом против знаменитого тогда откупщика, либерала и публициста Ко-корева, выводившегося в этом памфлете под фамилией Штукарева. В "Скрежете зубовном" тот же Кокорев выводится под именем "его сивушества князя Полугарова" и произносит длинную речь в защиту гласности, откупов и "постепенности". Последнее слово вскрывает собою главное острие этой сатиры Салтыкова, направ-ленное против ненавистного ему лозунга "постепенности и неторопливости", выставлявшегося тогда не только крепостниками, же-лавшими затормозить проведение реформ, но и либералами-постепеновцами, которых так трудно было отличить от либералов-крепост-ников. Недаром в этом сатирическом фельетоне Салтыков мечет стрелы одновременно и против тогда еще либерального "Русского Вестника", и против былых своих персонажей из "Губернских очерков", Порфирия Петровича, князя Чебылкина и других, и против откупщика Кокорева, и против шумевшего тогда либераль-ного маркиза Траверсе, выведенного в "Скрежете зубовном" под именем маркиза де-Шассе-Круазе. Мы еще остановимся ниже на этой борьбе Салтыкова с либерализмом под разными его обличиями, которая десятилетием позднее достигла своих вершин в знаменитом цикле "Дневник провинциала в Петербурге"; теперь же укажу на тот основной положительный вывод, который Салтыков проти-вопоставляет всей этой внешней шумихе по поводу благих даров эмансипации. Этот положительный вывод дан в эпилоге "Скрежета зубовного", в знаменитом "Сне", раскрывающем основную мысль всего этого очерка.

"Относительно "Скрежета" позвольте мне одну просьбу, - писал Салтыков Анненкову из Рязани 16 января 1860 г. - Может быть, цензура затруднится пропустить его, имея в виду "Сон", который, в сущности, и заключает в себе всю мысль этой статьи. В таком случае можно было бы сон выпустить, но таким образом, чтобы читатель догадывался, что есть нечто". И Салтыков предлагает в таком случае закончить статью заголовком "Сон" со строкой точек под ним. "Это единственная уступка, которую я могу сде-лать, а иначе статья утратит весь свой запах". Однако цензура пропустила "Сон", и Салтыков удивлялся: "странно, что "Съезд" не пропускают, а "Скрежет зубовный" пропустили, хотя последняя вещь гораздо сильнее и резче" ["Письма", т. I, NoNo 13 и 15].

вопрос, каким путем провести эти реформы и на кого опереться в проведении их: надо призвать к управлению "Иванушку", народ. Здесь Салтыков воспользовался темой, ставшей перед ним еще в самом начале эпохи реформ, когда он собирался воспользоваться темой П. В. Павлова о призвании варягов и написать "Историческую догадку" на этот счет [См. об этом в предыдущей главе]. В pendant к этому, - писал Салтыков Павлову 23 августа 1857 года, - будет у меня история о том, как Иванушку-дурака за стол посадили, как он сначала думает, что его надувают и т. д. Выйдет недурно, только как бы тово... не посекли". Только через два с половиной года осуществил Салтыков этот свой план, написав "Сон" - в сущ-ности первую из своих сказок, к которым он вплотную подошел лишь четвертью века позднее. В своем месте мы увидим, что написанная через двадцать пять лет после этого сказка "Богатырь" повторяла собою тему "Сна": и богатырь, и Иванушка олицетво-ряли собой народ, который надо призвать к управлению. Мы увидим также, что написанный в эпоху мрачной реакции восьмидесятых годов "Богатырь" заканчивался мрачной и безнадежной нотой; на-оборот "Сон" заканчивается оптимистическим описанием того, как Иванушка усаживается за стол "судить да рядить". Салтыков в это время верил, что Иванушка сумеет одолеть "варягов", под которыми он, следуя шутливой "исторической догадке" Павлова, подразумевал бюрократию. Интересно, что эта тема "варягов" повторяется и в "Скрежете зубовном", где иронически говорится о том, как автор "был твердо уверен, что варяги были какие-нибудь благодетельные гении, в роде бывшего в то время в нашем городе городничего", и лишь впоследствии узнал из исторических книг, "что эти варяги только и делали, что жгли и грабили русскую землю". Здесь в цензурной форме поставлен все же совершенно ясный знак равенства между варягами и бюрократией. Мы видим: в "Скрежете зубовном" вполне ясно намечена основная тема всего предстоящего глуповского цикла в сатирических фельетонах 1860 - 1862 гг.: здесь и глуповское возрождение (проис-ходящее еще в Крутогорске), и тема обывателя, и тема власти, и народа. В последующих очерках Салтыков продолжал развитие этих своих мыслей, сосредоточив главное внимание на теме "обывателей", ставших "обществом". Развитая красочно и язвительно, тема эта впервые была намечена Салтыковым именно а "Скрежете зубовном" [Автограф "Скрежета зубовного" на 22 листах сохранился в архиве М. Стасюлевича и находится теперь в Бумагах Пушкинского дома. В рукописи к статье присоединен отдельный очерк "Смерть", с новой пагинацией и с эпиграфом "Pallida mors". Потом заглавие и эпиграф были зачеркнуты, и очерк этот вошел составной частью "Скрежета зубовного" непосредственно перед "Сном", который, к сожалению, не сохранился.]. Следующим очерком этого цикла был "Наш дружеский хлам", появившийся лишь к концу того же 1860 года; заваленный служебной работой, Салтыков не имел возможности отдаваться ли-тературному творчеству. За этот промежуток времени им была написана лишь одна статья, по заглавию тесно связанная со "Скре-жетом зубовным", а в действительности являющаяся типичной публицистической статьей, к тому же и подписанной не обычным псевдонимом Салтыкова (Н. Щедрин), а полной его фамилией. - Речь идет о статье "Еще скрежет зубовный", посланной Салтыковым в "Современник" в феврале 1860 года, но увидевшей свет лишь полустолетием позднее.

История этой статьи такова. В февральском номере журнала "Вестник Промышленности" за 1860 год, издававшегося предста-вителями либеральной буржуазии, была напечатана статья некоего "Проезжего" под заглавием "Косвенные налоги на фабрики", с подзаголовком "Рассказ проезжего" и с эпиграфом "Не бойся суда, а бойся судьи". Статья эта в беллетристической форме описывала дорожные встречи автора и его беседу с городничим Нововласьевска, подвергшимся опале и переведенным в другой уезд; потом автор попадал и в самый Нововласьевск, еще подробнее узнавая в нем о причинах опалы городничего. Причина заключалась в том, что некие добродетельные фабриканты этого города со своим управляющим англичанином решили облагодетельствовать местных крестьян и взяли к себе на фабрику рабочими крестьян и девок ряда помещиков, которые для этого дали этим своим крепостным волю. Но губернская бюрократия злонамеренно вмешалась в это дело и стала преследовать как фабрикантов, так и местные власти Нововласьевска, арестовывая ни в чем не повинных людей. В юмористическом виде был обрисован и губернатор, погруженный в семейные радости и заботы, и вице-губернатор, пляшущий под дудку своих подчиненных.

Вице-губернатор этот - Салтыков, потому что в этой статье "Проезжего" нетрудно узнать уже известное нам дело фабрикантов Хлудовых из города Егорьевска Рязанской губернии, дело в свое-образном освещении и с явной целью обелить всех виновников этого преступления. Салтыков не мог не отозваться на столь лживую статью, представлявшую собою злобный "скрежет зубовный" про-тив действий рязанских губернских властей, решившихся дать этому делу ход и привлечь к ответственности виновных. В статье "Еще скрежет зубовный", подписанной "М. Салтыков" последний пере-сказывает статью "Проезжего" и подробно излагает все это дело "фабрики братьев X." (т.-е. Хлудовых), приводя подробный и убе-дительный цифровой материал. Из ряда сообщаемых им конкретных фактов для нас особенно интересны те, которые отразились в уже известных нам художественных произведениях той эпохи и прежде всего в пьеске "Соглашение" ("Съезд"), которую он, как мы знаем, написал еще осенью 1859 года. Пьеска эта открывается словами помещика Мощиньского, которые неоднократно повторяются в ней: "Мне девки выгоднее! Мне девки больше дохода приносят!". А в статье "Еще скрежет зубовный" Салтыков рассказывает про одного помещика, причастного к этому делу братьев Хлудовых, что он "просил директора фабрики прислать ему денег, обещая выслать за это на фабрику еще девок, "от которых для него больше выгод, нежели от мужчин". Мы уже видели, что вся пьеса "Соглаше-ние" построена на мотивах этого хлудовского дела; приведенная только что цитата является лишним доказательством этого факта. Статью свою Салтыков заканчивает несколькими словами о рати "вице-губернатора" во всем этом деле; кстати заметить, что в статье он не вскрывал места действия и всюду употреблял псевдонимные названия лиц и городов, следуя в этом за очерком "Проезжего". Но в конце он явно указывает, о какой губернии и каких лицах идет речь. "Я кончил, - говорит Салтыков, - но не могу не прибавить нескольких слов в защиту вице-губернатора, который выставлен Проезжим чем-то в роде шута, из которого делает всё, что хочет, мифический младший секретарь губернского правления ("Такой и должности-то нет", - иронически заметил Сал-тыков в другом месте статьи). Вице-губернатор этот мне очень близок, и я смею уверить Проезжего, что не только младший секретарь, но и весь губернский синклит не заставит его сделать что-либо против его убеждений". Через несколько строк шла подпись Салтыкова с датировкой "23 февраля 1860. Рязань", ясно вскрывающая, о ком и о чем идет речь и в статье "Проезжего", и в ответе Салтыкова.

Интересна судьба этого ответа. Посланный Салтыковым не-медленно в редакцию "Современника", очерк "Еще скрежет зу-бовный" не был напечатан в журнале; на автографе имелись ка-рандашные пометки: "неудобно" и "не одобряется". Первая могла быть выражением мнения редакции, а вторая - несомненно выра-жением цензорского мнения. Так или иначе, но рукопись была воз-вращена Салтыкову и никогда не была им напечатана. Только в 1909 году она была найдена Стасюлевичем в своих бумагах, но напечатана еще шестью годами позднее в сентябрьской книжке "Вестника Европы" за 1915 год [См. "Новое Время" 1910 г., No12155 (от 13 января), статья Вс. Суходрева "Неизданные произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина"; см. также редакционное примечание к очерку "Еще скрежет зубовный" в "Вестнике Европы" 1915 г., No 9]. Для нас теперь статья эта имеет значение как характеристика административной деятельности Салты-кова в эпоху его рязанского вице-губернаторства; к глуповскому циклу и к сатирическим фельетонам начала шестидесятых годов она не имеет большого отношения. Но пройти мимо нее нельзя также и потому, что почти во всех дальнейших очерках глуповского цикла есть места, тесным образом связанные с этой публицистической статьей Салтыкова и остающиеся совершенно непонятными без предварительного знакомства с нею.

Следующий по порядку очерк "Наш дружеский хлам" появился лишь через несколько месяцев, в августовской книжке "Современ-ника" за 1860 год; по содержанию он стоит на рубеже между крутогорским и глуповским циклами. В нем еще встречаются дей-ствующие лица из "Губернских очерков" (например, провинциаль-ный Мефистофель Корепанов) и действие происходит все в том же кругу "губернской аристократии", описанию которого была посвящена значительная часть первого салтыковского цикла. Правда, имена главных действующих лиц этого очерка уже иные, - вместо генерала Голубовицкого или князя Чебылкина здесь действуют уже иные люди: генерал Голубчиков, Рылонов, "губернский Сене-ка" и другие, но эти новые имена не изменили старой сущности. Пересуды, сплетни, интрига, подсиживания, а после них выпивка и картеж - тема этого очерка, примыкающего более к крутогорскому, чем к глуповскому циклу, как по содержанию, так и по форме. Недаром Салтыков не включил этот очерк в глуповский цикл "Са-тир в прозе", а поместил его позднее в том "Невинных рассказов", главным образам состоящий из очерков и рассказов неосуще-ствленного четвертого тома "Губернских очерков" и "Книги об умирающих".

что действие это происходит в Ря-зани, недавно покинутой Салтыковым, переехавшим в Тверь. На это определенно указывают воспоминания С. Н. Егорова, вскрывающего псевдонимы ряда лиц этого очерка Салтыкова. "По перемещении Салтыкова в Тверь, - говорится в этих воспоминаниях, - в печати появился его очерк "Мой старый дружеский хлам" (!). В нем можно видеть господ рязанцев того времени: ..."Генерал Голуб-чиков" - председатель казенной палаты В., "Рылонов" - советник той же палаты, "губернский Сенека" - правитель канцелярии гу-бернатора Д. и т. д." [С. Н. Егоров, "Воспоминания о М. Е. Салтыкове", "Сын Отечест-ва" 1900 г., No 135]. Автор указывает при этом, что фамилию Рылонова Салтыков употребил по созвучию с действительной фа-милией советника казенной палаты. Эти указания позволяют на-звать прототипов тех лиц, которые выведены в этом очерке Салты-кова: их помогает раскрыть "Памятная книжка Рязанской губер-нии", вышедшая в свет как раз в год перехода Салтыкова из Рязани в Тверь. Сводя ее указания с воспоминаниями С. Егорова, мы можем установить, что генерал Голубчиков - председатель Ря-занской казенной палаты, действительный статский советник и кава-лер Вишневский, "губернский Сенека" - правитель канцелярии губернатора Дмитревский, а Рылонов - советник ревизского отделе-ния казенной палаты Леонов ["Памятная книжка Рязанской губернии на 1860 г." (Рязань 1860 г.)]. Впрочем, такой реальный комментарий не представляет значительного интереса, за исключением разве того, что окончательно сводит "Наш дружеский хлам" в разряд тех бы-товых очерков, которых было так много в крутогорском цикле Салтыкова.

Этот бытовой очерк старого типа описывает, однако, новые, уже далеко не "крутогорские" времена: в нем речь идет и о кре-стьянской реформе, завершения которой все эти сановные провин-циальные бюрократы ждут с часу на час. Тем радостнее "благо-приятные известия", получаемые генералом Голубчиковым, что "опа-сений никаких иметь не следует" и что реформа отменяется. Новой нотой звучат и возбужденные разговоры чиновников о том, что "Шалимов в трубу вылетел" и что его "съел Забулдыгин". Инте-ресно отметить, что и в черновой и в чистовой рукописи очерка фраза эта сперва читалась так: "наш вице-губернатор в трубу вылетел", - и лишь потом зачеркнутый "вице-губернатор" заме-нен "Шалимовым". Однако и в печатном тексте осталось имя и отчество Шалимова тем псевдонимным именем и отчеством "Щед-рина", которое известно нам еще из "Губернских очерков": Николай Иванович. Таким образом в первоначальном тексте речь шла не-сомненно об интригах против Салтыкова и о чиновничьих надеждах, что он "вылетит в трубу". Но и появивишийся в печатном тексте Шалимов скрывает за собой новый намек, являясь псевдонимом А. М. Унковского, который как раз в это время (с февраля 1860 года) был административно выслан в Вятку и находился в ссылке во время появления в свет этого очерка Салтыкова. Но, независимо от всех этих злободневных намеков, очерк "Наш дружеский хлам" ни по форме, ни по теме не входит в глуповский цикл, примыкая в этом отношении скорее к циклу "Губернских очерков" [Автограф очерка "Наш дружеский хлам" - в Бумагах Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича; черновик (6 листов) - под заглавием "Один из многих"; чистовой автограф с вариантами на 18 листах].

Теперь следовало бы перейти к очерку, более тесно связанному с глуповским циклом, а именно к "Литераторам-обывателям", но сперва надо остановиться на небольшом юмористическом произве-дении, появившемся в "Искре" еще за месяц до "Нашего дружеского хлама". Скрывшись под псевдонимом "Стыдливый Библиограф", Салтыков напечатал в NoNo 25 и 28 этого журнала за 1860 год (июль) две странички под заглавием "Характеры" и с подзаголовком "Подражание Лябрюйеру" [Псевдоним Салтыкова "Стыдливый Библиограф" был вскрыт еще в известном словаре псевдонимов Карцева и Мазаева; в подробном указателе И. Ф. Масанова к "Искре" псевдоним этот ошибочно отнесен к Курочкину. Принадлежность "Характеров" Салтыкову впервые установил проф. Вас. Гиппиус ("Литературное окружение М. Е Салтыкова", "Русский язык в школе" 1927 г., No 2) и подробно разобрал их в статье "М. Е. Салтыков - сотрудник Искры" ("Ученые Записки Пермского Уни-верситета" 1929 г., вып. I). Это небольшие отрывки, числом девятнадцать, каждый в несколько строк, направленные своим острием против двух главных либеральных журналов той эпохи - против "Русского Вестника" Каткова и "Отечественных Записок" Краевского. И стиль отрывков, и мысли - явно выдают авторство Салтыкова; достаточно привести наудачу, один отрывок целиком, чтобы без труда убедиться в этом:

"В 1857 году, после долгих и мучительных колебаний, "Рус-ский Вестник" открыл Англию. - "Не открыть ли нам Америку?" шепнул А. А. Краевский г. Дудышкину. - "Ну их! еще что из этого выйдет!" отвечал г. Дудышкин. И вот почему Америка доселе остается неоткрытою".

"Открытие Америки" - излюбленный салтыковский иронический прием, который впоследствии в "Современной идиллии" дополнится еще более ироническим "закрытием Америки", так характерным для сатиры Салтыкова эпохи реакции восьмидесятых годов. Уже по одному этому отрывок этот можно было бы предположительно приписать Салтыкову, если бы у нас не было других, решающих доказательств. Но здесь для нас важнее само направление всех девятнадцати отрывков статьи "Характеры", показывающее, как относился Салтыков к признанному либерализму той эпохи и к глав-ным представителям либералов. Отношение его в это время (1860 г.) к "Русскому Вестнику" и к "Отечественным Запискам" поэтому как нельзя более характерно.

зубовном", он впервые печатно напал на "Рус-ский Вестник" и его влияние в провинции. "Я вам скажу по се-крету, - иронически сообщал там сатирик, - что если бы не "Рус-ский Вестник", то решительно неизвестно, как бы мы вывернулись из наших тесных обстоятельств". Эту целую страницу, направлен-ную против журнала Каткова, Салтыков заключал надеждой, что когда-нибудь еще "Русский Вестник" изобретет компас, окончит этим свое земное странствование и со свойственною ему скромностью произнесет: "здесь пределы человеческой мудрости, добрые сограждане!". Ненавистные Салтыкову лозунги либералов "посте-пенность и неторопливость" были беспощадно осмеяны в этом ядо-витом выпаде против "Русского Вестника".

В "Характерах" тема эта развивается с самых разнообразных точек зрения. В первом отрывке автор сообщает, что журнал Каткова "сделался похожим на клетку, в которой некогда обитал драгоценный попугай. Ныне попугай улетел, а клетка сохранила лишь запах его". Статью же о "Русской общине" (статья Кат-кова) в этом журнале написал не иноземный попугай, а "отечествен-ный скворец". В третьем отрывке иронически сообщается, что журналу Каткова сочувствует "некоторый благонамеренный и желаю-щий добра отечеству землевладелец" (намек на то, что "Русский Вестник" все более и более становился органом дворянской партии). Четвертый отрывок подчеркивает связь либерального откупщика Кокорева с журналом Каткова, а в пятом отрывке рассказывается, что в редакции этого журнала поднят вопрос: "Благоразумно ли было с таким упорством нападать на кн. Черкасского за проект его относительно употребления "детских розог"? Решение последовало такое: неблагоразумно, но делать нечего" (Нам приходилось уже упоминать, что либеральный кн. Черкасский в начале эпохи реформ был "по ошибке" сторонником розги для крестьян, за что и под-вергался нападкам еще более либерального Каткова, которому те-перь, при новом его курсе, приходилось менять позицию). И еще в ряде отрывков ядовитые выпады Салтыкова против этого либераль-ного журнала, начинавшего понемногу менять свой фронт.

Ошибочно было бы думать однако, что выпады эти направлены против перемены фронта, а не против самого либерализма: нет, Салтыков нападает здесь именно на основу либеральных принципов, вскрывая, что постепеновство и ограниченность либерализма часто приводят его к такому пути. Таковы же выпады Салтыкова и про-тив другого оплота либерализма, журнала Краевского "Отечественные Записки", издававшегося тогда под редакцией Степана Дудышкина ("Стерва Дудышкин", как называл его Салтыков в своих письмах). Таковы же стрелы Салтыкова в девятом отрывке против "знаменитого нашего библиографа и гробокопателя М. Н. Лонгинова" и - что особенно для нас интересно - против уже знакомого нам по позднейшим статьям Салтыкова, Ржевского, который-де собирается печатать в "Русском Вестнике" свои "новые опыты". Та-кой же выпад против Ржевского мы находим и в четырнадцатом отрывке. Если иметь в виду, что эти последние выпады происходили еще за год до начала полемики Салтыкова со Ржевским, и что этот весьма незначительный публицист вряд ли заслуживал пока отдель-ных стрел Салтыкова, то становится очень правдоподобным предпо-ложение, что последний знал в Ржевском того самого "Проезжего", с которым только что расправился в статье "Еще скрежет зубов-ный". Статья не увидела света - и Салтыков отвел душу хотя бы в двух отрывках из "Характеров".

Дальнейшее изучение этой статьи Салтыкова не представляет для нас интереса; в подробных комментариях можно было бы по-казать, что каждый отрывок расшифровывается ссылкой на явле-ния журналистики той эпохи и, главным образом, на статьи "Рус-ского Вестника". Здесь для нас важнее другое: несомненный факт начала борьбы Салтыкова с либерализмом, которая достигла своего апогея через десять лет, когда Салтыков навсегда обессмертил рос-сийский либерализм кличкою "пенкоснимательства" ("Дневник про-винциала в Петербурге", 1872 г.). Не заходя пока так далеко, мы будем следить здесь за отношением Салтыкова к либерализму в этих его очерках начала шестидесятых годов, составляющих цельный "глуповский цикл" [Отмечу здесь между прочим, что статья "Характеры" обратила на себя внимание печати; несомненно знавший про авторство Салтыкова, И. И. Панаев так отозвался об этой статье: "мы до сих пор еще ничего не читали в "Искре" остроумнее заметок подражателя Лябрюйера" ("Со-временник" 1860 г., No 8, стр. 326)].

Город Глупов впервые встречается в следующем же очерке Салтыкова, в "Литераторах-обывателях", появившихся в февраль-ском номере "Современника" за 1861 год, через полгода после "Нашего дружеского хлама" [Сохранился автограф "Литераторов-обывателей", неполный текст на 14 листах (бумаги Пушкинского дома, архив М. Стасюлевича)]. Но впервые появляющийся "наш родной город Глупов" здесь еще вовсе не имеет позднейшего об-общенного смысла, который выявится лишь в очерках следующего года; в "Литераторах-обывателях" действие происходит в Глупове, как могло бы происходить и в Крутогорске, и в ряде других псевдонимных городов сатиры Салтыкова. Но во всяком случае Глупов уже явился - и скоро определит собою темы произведений Салты-кова не только на ближайший год, но и на ближайшее десяти-летие. Пока же темой "Литераторов-обывателей" является та самая "гласность", которая лежала уже в основе "Скрежета зубовного", начавшего собою этот ряд сатирических фельетонов 1860 - 1862 гг. Здесь Салтыков ставит вопрос об оскудевшей и обмельчавшей "обличительной литературе", родоначальником которой был он сам пятью годами ранее. Спор Герцена с Добролюбовым об этой ли-тературе был еще у всех в памяти, и характерно, что Салтыков в этом своем сатирическом фельетоне всецело становится на сторону Добролюбова, который высказал те же самые мысли в своем "Письме из провинции" еще в апрельской книжке "Современника" за 1859 год. Разменявшаяся на мелочи обличительная литература стала теперь знаменем того самого дешевого либерализма, с ко-торым, как мы знаем, Салтыков повел решительную борьбу во всех этих своих сатирических фельетонах, начиная со "Скрежета зубовного". В этом отношении "Литераторы-обыватели" предста-вляют собою видное звено в борьбе Салтыкова с либерализмом той эпохи.

могли знать запрещенной цензурой статьи "Еще скрежет зубовный". Тут и город Нововласьевск из статьи "Проез-жего", и нововласьевский городничий, и "некоторый фабрикант", который благодетельствует "своим меньшим братьям, деятельно вы-купает их на волю", тут и налетающий на него бюрократ, который "как дважды два четыре доказывает, что товаром сим спекулировать воспрещается". Правда, к этому новому изложению дела фабри-кантов братьев Хлудовых Салтыков в журнальном тексте сделал примечание, сохранившееся еще и в первом отдельном издании "Сатир в прозе", в котором отсылал читателей к статье Проез-жего "Косвенные налоги на фабрике". Но все это понятно теперь только нам, знающим статью Салтыкова "Еще скрежет зубовный", да было понятно тем читателям той эпохи, которые имели в руках мало-распространенный "Вестник Промышленности".

Второе обстоятельство, на которое следует обратить внимание, гораздо значительнее первого. Оно заключается в той злободнев-ности, которая начинает с этой поры пронизывать сатирические очерки Салтыкова. Вот примеры. В начале "Литераторов-обывате-лей"' Салтыков говорит о корреспонденциях в газеты из Рязани и Калуги, говорит о споре между селом Ивановым и Вознесенским посадом, несколько дальше иронически и неоднократно подчеркивает отсутствие разменной монеты в России, ссылается на циркуляр в Са-маре относительно трезвости и на защиту алкоголизма в Саратове. Все это является не выдумкой сатирика, а своеобразно освещенными событиями, заимствованными из корреспонденции "Московских Ве-домостей" редакции Корша (1860 г.).

Вскрыть, откуда Салтыков заимствовал все эти сведения - дело подробных комментариев к его сочинениям; здесь мы остановимся для примера только на двух-трех наудачу взятых фактах. Так, например, рассказ о том, как молодые саврасы в Калуге, придя в театр, стали раздеваться в нем, "неизвестно почему вообразив себе, что пришли в баню" - заимствован из корреспонденции "Мо-сковских Ведомостей" в No 207 за 1860 год. "Спор между селом Ивановым и посадом Вознесенским" (вскоре слившихся в город Иваново-Вознесенск) начиная с конца 1859 года сильно шумел в печати; ему посвящены корреспонденции и статьи в NoNo 254 и 274 "Московских Ведомостей" этого года, а в январском номере "Вестника Промышленности" за 1860 год появилась целая сводная статья об этом споре под приведенным выше заглавием. Отсутствие разменной мелкой монеты в начале шестидесятых годов было весьма ощутимым неудобством, если даже не бедствием; газеты и журналы тех годов посвящали этому вопросу ряд статей. "Горести от недо-статка звонкой монеты; задержки на станциях по недостатку сда-чи" - вот примерные заглавия, суммированные позднее в августов-ском номере "Современника" за 1861 год и в январских номерах "Современной Летописи" за 1862 год.

Примеры эти можно было бы значительно увеличить, но здесь дело не в числе, а в самом факте: Салтыков с этих пор без стеснения брал в свою сатиру самые мелкие злободневные вопросы, еще не рискуя на первых порах доводить их до шаржа, что он так мастерски делал впоследствии. Пока же в "Литераторах-обывателях" эта злободневность носила лишь протокольный характер; преломленная через шарж, она вскоре стала одним из самых могуществен-ных оружий художественной сатиры Салтыкова [По поводу очерка "Литераторы-обыватели" вскоре появилась на страницах "Северной Пчелы" (1861 г., М 189, от 25 августа) статья А. Пятковского "Провинциальные корреспонденты и г. Щедрин". Посвященная "преемникам г. Щедрина" в области обличительной литературы, статья эта содержит в себе, между прочим, верное указание, что тема этого салтыковского очерка была намечена уже в фельетонах "Библио-теки для Чтения" за 1860 год. Действительно, в фельетоне "Петербургские зачетки" в мартовской книжке этого журнала есть главка "Обли-чители-литераторы", предвосхищающая тему и заглавие салтыковских "Литераторов-обывателей"].

После "Литераторов-обывателей" прошло снова целых восемь месяцев до появления следующей статьи Салтыкова из этого цикла: занятый служебной работой, он не имел возможности отдавать свое время литературе. Лишь с конца 1861 года начинается более деятельное сотрудничество его в "Современнике". Так, в октябрь-ском номере этого журнала за 1861 год появился сатирический очерк "Клевета", а в ноябрьском - "Наши глуповские дела". Оба эти очерка посвящены варьяциям на тему о "глуповском возрожде-нии", которая является вообще основной темой всего глуповского цикла.

Так начинается очерк "Клевета", и уже это начало показывает, что Глупову в дальнейшем будет приписан об-общающий смысл: речь явно идет о всей России. Обобщающее значение имеют и имена, встречающиеся в этом и в других очер-ках Салтыкова глуповского цикла: Иванушка - это народ, Сидорычи и Трифонычи, впервые выступающие в этом очерке - пред-ставители дворянского сословия. Кроме этих обобщающих имен в "Клевете" впервые выступают герои будущих салтыковских про-изведений; таковы, например, Федя Козелков и Сеня Бирюков, мо-лодые кандидаты в помпадуры, так часто встречающиеся впослед-ствии. Упоминаются и прежние герои салтыковских произведений, как например, госпожа Падейкова; встречается и Матрена Ивановна, уже знакомая нам по публицистическим статьям Салтыкова этого же 1861 года, но получающая в этих очерках новый облик: из петербургской содержанки видного министра она делается мест-ной провинциальной львицей. Встречается, наконец, и Шалимов, с которым мы недавно познакомились в очерке "Наш дружеский хлам", и который, как я уже указал, является прозрачным псев-донимом А. М. Унковского. В очерке "Клевета" целый ряд намеков о Шалимове слишком явно целит в тверские события, связанные с именем и деятельностью Унковского. Так, например, пущенная про Шалимова клевета о взяточничестве несомненно имеет своим истоком знаменитую историю аналогичного обвинения Унковского крепостническим дворянством на заседании губернского Тверского дворянского собрания 8 декабря 1859 года, историю, закончив-шуюся весьма печально для обвинителей Унковского [Г. А. Джаншиев, "А. М. Унковский и освобождение крестьян" (М. 1894 г.), стр. 137 - 141. Несколько ниже в этой книге указывается, и вполне справедливо, что "в лице выведенного Салтыковым оклеветанного Шаликова встречается не одна черта, напоминающая судьбу А. М. Ун-ковского" (стр. 148)].

Все это объясняет то отношение, какое встретила "Клевета" Салтыкова в реакционной части тверского общества, принявшего весь этот очерк Салтыкова за пасквиль против тверских Трифонычей и Сидорычей, между тем как у Салтыкова вопрос был поставлен гораздо шире и тверские эпизоды были только случайно вплетены в общую канву глуповского цикла. В письме к Аннен-кову из Твери от 3 декабря 1861 года Салтыков высказывается о переживаемой эпохе вообще и о глуповском возрождении в част-ности; сообщив, что смерть Добролюбова потрясла его до глубины души, Салтыков продолжает: "Да, это истинная правда, что жить трудно, почти невозможно. Бывают же такие эпохи. Моя "Клевета" взбудоражила все тверское общество и возбудила беспримерную в летописях Глупова ненависть против меня. Заметьте, что я не имел в виду Твери, но Глупов все-таки успел поднюхать себя в статье. Рылокошения и спиноотворачивания во всем ходу. То-есть не то, чтобы настоящие спиноотворачивания, а те, которые искони господствовали в лакейских. Шушукают и хихикают, пока барина нет, а вошел барин - вдруг молчание, все смешались и глупо краснеют: мы-дескать только что сию минуту тебя обгладывали" ["Письма", т. I, No 19].

Так встретил глуповский обыватель эпохи "возрождения" "Кле-вету" Салтыкова, основная мысль которой была в том, что немногим Шалимовым надо суметь стать выше общества обывателей, выше провинциального болота: "Сбрось с себя эту дрянь! покончи с Глуповым и делай свое дело, иди своею дорогой! Стань в стороне от Глупова и верь, что грязь его не забрызжет тебя!". Несмотря на все намеки на тверские события, слишком явно, что речь здесь идет не о Твери, и что отныне Глупов получает у Салтыкова широкое и обобщающее значение. Начало такого понимания Глу-пова впервые дано было именно в "Клевете" [Сохранился в автографе полный текст на 6 листах этого очерка (Бумаги Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича)].

Следующий очерк "Наши глуповские дела", появившийся немедленно вслед за "Клеветой", уже окончательно рисует Глупов таким, каким отныне он входит в дальнейшее творчество Салтыкова. Правда, начало этого очерка явно намекает на Тверь, и не слу-чайно в нем возвращение автора в Глупов характеризуется, как возвращение в родную Тверскую губернию ("детство! родина! вы ли это?"); не случайно и река Глуповица связана с Твердой, при впадении которой в Волгу стоит Тверь. Но это только мелкие де-тали; вся дальнейшая топография и история Глупова уже совер-шенно фантастичны и делают этот очерк ближайшим предвестником позднейшей "Истории одного города". Впрочем, Салтыков был еще далек от мысли о такой истории и, наоборот, категорически заявлял, что "истории Глупова нет как нет, потому что ее съели крысы"; вместо истории он видит лишь собрание анекдотов. Однако именно эти три-четыре страницы, посвященные фантастической истории Глупова (когда он еще назывался Умновым), рассказывающие о приезде в этот город громовержца Юпитера и Минервы-богини, а потом переходящие к описанию смены разных глуповских губер-наторов - и являются той основой, из которой в конце шести-десятых годов выросла "История одного города". Здесь уже не Тверь и не Вятка (хотя один из глуповских губернаторов, Фютяев, и является простой анаграммой пресловутого в Вятке во времена Герцена губернатора Тюфяева), а тот обобщенный Глупов, с ко-торым мы отныне только и будем встречаться в дальнейших очер-ках Салтыкова.

Впрочем, все это еще не значит, чтобы "Наши глуповские дела" были совершенно отрезаны от произведений Салтыкова более раннего периода. В этом очерке мы еще раз встретим не только Козелкова, Бирюкова и Матрену Ивановну, но даже и воспоминание о подпоручике Живновском, даже рассказ о губернаторе Зубатове, который не сошел с ума (как это с ним по воле автора случилось в отрывках из "Книги об умирающих") и не умер, а сохранил свое губернаторское место в Глупове и процветает, хотя и будучи совершенно не в состоянии осмыслить эпоху: "это возрождение - чорт его знает, что это такое!". Старые формы побеждают дух новых реформ - вот вывод, к которому должен притти читатель этого салтыковского очерка.

озаглавлен "Хорошие люди", а другой, напечатанный не так давно, носит название "Предчув-ствия, гадания, помыслы и заботы современного человека" [В архиве Стасюлевича (Бумаги Пушкинского дома) сохранился автограф "Хороших людей" и "Предчувствий, гаданий, помыслов и забот современного человека"; последний был дважды напечатан: отрывочно - в "Ниве" 1914 г., No 17, и полностью - в "Звезде" 1926 г., No 2]. Но дело в том, что оба эти отрывка вошли составной частью в заключение очерка "Наши глуповские дела". Хорошие люди - это все те же самые либералы, которым Салтыков уже посвятил так много стра-ниц и которых он теперь не оставит в покое до самого конца своей литературной деятельности. Что же касается "современного человека", предчувствия, гадания и заботы которого Салтыков вы-ражает в форме дневника помещика Ржанищева на последних стра-ницах этого своего очерка, то этот современный человек - озлоблен-ный крепостник, с ненавистью ожидающий неизбежную крестьянскую реформу. "Все сие совершилось", - пишет он в своем дневнике от 20 ноября 1858 года; здесь можно вспомнить, что обстоятель-ство, перевернувшее жизнь госпожи Падейковой, случилось тоже "двадцатого ноября, в самый день преподобного Григория Декаполита". Читатель того времени помнил, что 20 ноября 1857 года началось дело крестьянской реформы знаменитыми рескриптами Назимову.

"Предчувствия, гадания, помыслы и заботы современного чело-века" являются в рукописи более полной редакцией дневника Ржанищева, чем в печатном тексте, при чем в рукописном тексте гораздо более, чем в печатном, подробностей всё о том же так хорошо известном нам деле фабрикантов братьев Хлудовых. Впро-чем, и в печатном тексте дневника от 11 ноябре 1858 года сохрани-лась фраза: "приезжал англичанин с фабрики; спрашивал, не со-глашусь ли отпустить в работу девок, и цену за сие давал изряд-ную"... Явно целя в известную нам статью "Проезжего", Салтыков тут же прибавлял от имени автора дневника, "что это совсем не сделка, а просто доброе дело". Так как "Еще скрежет зубовный" не мог появиться в печати, то Салтыков, как видим, постоянно пользовался случаем в дальнейших очерках возвращаться к этому столь задевшему его делу времен его рязанского вице-губернаторства.

Но все это - мелкие частности; основным содержанием очерка попрежнему является сатирическое описание провинциального об-щества в эпоху "глуповского возрождения", о котором "нужно же было какому-то, прости господи, кобелю борзому заговорить!". Само сочетание этих двух слов заключало в себе, по мысли сатирика, приговор над вложенным в них понятием. ("Возрождение глуповское!.. воля ваша, тут есть что-то непроходимое, что-то до та-кой степени несовместимое, что мысль самая дерзкая невольно це-пенеет перед дремучим величием этой задачи. Да помилуйте! Да осмотритесь же кругом себя!" Этот здравый взгляд не мешал, однако, Салтыкову относиться с верой в грядущие общественные силы; сатирический очерк свой он заканчивает заявлением, что "глуповское миросозерцание, глуповская закваска жизни находятся в аго-нии - это несомненно. Но агония всегда сопровождается предсмерт-ными корчами, в которых заключена страшная конвульсивная сила". Представителями этой силы он считал новоглуповцев, которые пришли на смену "древле-глуповскому миросозерцанию" и кото-рые уже не смогут удержаться на старой почве. Символ старого Глупова, пресловутая Матрена Ивановна, думает и надеется, "что глуповцам не будет конца, что за новоглуповцами последуют но-вейшие глуповцы, а за новейшими - самоновейшие, и так далее, до скончания веков". Но сатирик убежден, что "этого не будет", и что новоглуповец - "последний из глуповцев". Мы увидим, что Салтыкову очень скоро пришлось отказаться от этих розовых на-дежд и что все последующее тридцатилетие его литературной деятельности прошло в неустанной борьбе с вечно возрождающимися глуповцами, которая продолжается и до сего дня. Матрена Ивановна оказалась права.

установить хронологию сцены "Погоня за счастьем", о которой приходилось говорить в предыдущей главе. Дело в том, что автограф "Наших глуповских дел" представляет собою сводную редакцию этого очерка с пьесой "Погоня за счастьем"; это обстоятельство является решающим для определения хронологии пьески, которая должна быть отнесена к лету или осени 1861 г., когда был написан очерк "Наши глуповские дела" [Автограф в Бумагах Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича].

Очерком "К читателю" открываются произведения глуповского цикла, напечатанные Салтыковым в 1862 году. Очерк этот по-явился в февральской книжке "Современника" за 1862 год, хотя, повидимому, был написан не позднее ноября или начала декабря предыдущего года. Но крайней мере в письме к Некрасову от 25 декабря 1861 года Салтыков сообщал, что посылает в редакцию корректуру очерка "с сделанными изменениями", и прибавлял к этому: "надеюсь, что цензор пропустит; если же и за тем не пропустит, то лучше совсем не печатать, потому что выйдет бес-смыслица" ["Письма", т. II]. Неделею позднее Салтыков писал в контору журнала: "покорнейше прошу контору уведомить меня, будет ли помещена в январской книжке "Современника" статья моя "К читателю" в том виде, как она мною исправлена" ["Письма", т. I, No 20]. Все это показывает, что статья подверглась искажениям в цензуре и вторично исправлялась Сал-тыковым; кое-какие указания на это могут дать фрагменты авто-графической рукописи, сохранившиеся у Салтыкова [Фрагменты рукописи "К читателю" (на 16 листах) в Бумагах Пуш-кинского дома, из архива М. Стасюлевича]. Хронологи-ческие указания эти являются существенными в виду того, что опровергают мнение, существовавшее до сих пор, будто бы Салтыков в этом своем очерке имел в виду дворянские выступления конца января 1862 года. Как видим, к этому времени статья Салтыкова в исправленном виде находилась уже в редакции [Мнение о том, что в очерке "К читателю" Салтыков мог иметь в виду выступление московского дворянства в январе 1862 года, высказано В. И. Семевским в его книге "Крепостное право и крестьянская ре-форма в произведениях М. Е. Салтыкова" (П. 1917 г.), стр. 41].

реформах (расширение свободы пе-чати, введение суда присяжных и даже созвание "выборных людей от всех сословий государства в Москву"), и о соблюдении дворян-ских интересов (правительственное обеспечение полной уплаты обро-ков и выкупа). Салтыков написал свой очерк месяца за два до этого выступления московских дворян, но ему и не надо было дожи-даться такого выступления, потому что все предыдущие действия либеральных помещиков были совершенно такого же рода. Один из самых ярых крепостников, племянник князя Орлова, М. А. Безобразов (которого не надо смешивать ни с крепостником-публицистом Н. А. Безобразовым, ни с либеральным другом Салтыкова В. П. Безобразовым), еще в 1859 году подал государю записку, одновременно проникнутую и крепостническими тенденциями, и требованием само-управления для дворян и ограничения самодержавия. Такой либе-рализм на крепостнической основе был хорошо знаком Салтыкову, и ему не раз уже приходилось бороться с ним и в своих публицистических статьях 1861 года (полемика со Ржевским), и в уже известных нам сатирических фельетонах этого же времени. В очерке "К читателю" он лишь подвел итог всем таким выступлениям.

Еще в письме к Анненкову от 27 января 1860 года Салтыков говорил о "либеральном терроризме, который всасывается ныне всюду. Вот отчего я вознамерился бежать из Рязани, что и здесь также намерен этот терроризм воцариться" ["Письма", т. I, No 14]. Это было написано немедленно вслед за уже известным нам выступлением рязанских крепостников-либералов против петербургской бюрократии; про-шло два года - и этот либерализм расцвел уже пышным цветом. "В публичных местах нет отбоя от либералов всевозможных шер-стей, и только слишком чуткое и привычное ухо, за шумихою пустозвонных фраз, может подметить старинную заскорузлость воз-зрений и какое-то лукавое, чуть сдерживаемое приурочивание во-просов общих, исторических, к пошленьким интересам скотного двора своей собственной жизни", - так ставит Салтыков на первых же страницах очерка "К читателю" основную его тему. Он описывает "либеральный разговор" в вагоне, где француз-путешественник в разговоре с помещиком узнаёт, что идеалом последнего одно-временно является и "le systeme du selfgovernment" и также "la libre initative des pomeschiks", и система самоуправления и "свободная инициатива помещиков". Салтыков издевается над этими либеральными требованиями, заявляя, что и самоуправление, и свободная инициатива помещиков "достаточно проявили свои до-стоинства в продолжение нескольких столетий", в эпоху крепост-ного права. Попутно Салтыков пускает ядовитую стрелу "в зна-менитого публициста и защитника свободы Ржевского" и в его соратника, пресловутого крепостника-публициста дворянина Юма-това, с его англоманством, преклонением перед "английской джен-три" и ссылками на Гнейста, явно имея в виду какую-то "статью господина Юматова в одной газете". "И даже, как бы вы думали, - иронически заканчивает Салтыков устами одного из действующих лиц очерка, - даже не в Петербурге и не в Москве писано, а так в каком-то Сердобске - уму непостижимо!" Здесь говорится о статьях Юматова, помеченных Сердобском и печатавшихся в "Со-временной Летописи" Каткова в 1861 - 1862 гг. [В виде примера можно указать на статью Юматова "Мировые посредники как адвокаты крестьян" в "Современной Летописи" 1862 г., No 3; см. также статью его в No 1 этой же газеты за тот же год]; в них мы находим типичное катковское англоманство, постоянные ссылки на Монталамбера, Гнейста и другие авторитеты. "Умрем, но напакостим! - восклицаешь ты, автор золотушных фельетонов-реклам, - ты идол Ноздревых и Чертопхановых!" - говорит Салтыков, направляя эту свою стрелу прямо в Каткова.

настоящую минуту, нет того болота на всем пространстве глуповских палестин, в котором не слышалось бы щелкание соловья-либерала". Но все эти "рекламы либерализма" Салтыков считает "не больше как прыщами, посредством которых разрешилось долго-сдерживаемое умственное глуповское худосочие"; и Салтыков заявляет, что он положительным образом протестует "против претензии прыщей на право бесконечного господства в жизни". Он иронически замечает, что "как ни привлекательно приволье дней минувших, но оно невозвратимо" и что у всех этих соловьев-либералов "жизнь ускользнула промеж пальцев". Этим объясняется озлобленность либералов на эпоху реформ; как ни зали-вались они соловьями, но в конце концов "пестрая риза ложного либерализма упала сама собою, фраза значительно похудела и утра-тила свою одутловатость, реклама стушевалась... Очень приятно!".

Во всем этом тонко подмечен неизбежный переход дворянского либерализма в чистую реакцию; именно начиная с 1862 - 1863 гг. былой либерализм сбрасывает с себя маску и безвозвратно стано-вится на реакционную почву. Бывший оплот либерализма и англо-манства, "Русский Вестник" Каткова становится вместе с перешед-шими к последнему в 1863 году "Московскими Ведомостями" глав-ной цитаделью дворянской реакции на целые четверть века. Сал-тыков оказался блестящим провидцем, предсказывая еще с начала 1860 года неизбежность подобного исхода; в очерке "К читателю" он лишь подвел итоги и окончательно расправился с этим былым крепостничеством под новой маской либерализма.

Очерк этот тесно связал со всем глуповским циклом; последние страницы очерка в этом смысле особенно показательны. Все, что говорилось на предыдущих страницах очерка - говорилось о Глупове, и Глупов этот уже твердо отождествляется со всей Россией. "Я знаю Глупов, и Глупов меня знает", - иронически пародирует Салтыков пресловутую горделивую фразу Н. Полевого ("я знаю Русь, и Русь меня знает!"), впоследствии отразившуюся и в "Из-бранных местах переписки с друзьями" Гоголя, и пародически в "Селе Степанчикове и его обитателях" Достоевского. Здесь вто-рично и окончательно Салтыков ставит решительный знак равен-ства между Глуповым и Россией, особенно ясный в том месте, где сатира переходит в лирику: "Глупов! милый Глупов! отчего надрывается сердце, отчего болит душа при одном упоминовении твоего имени?.. Отчего же несутся к тебе сердца? Отчего же уста сами собой так складываются, что поют хвалу твою? А оттого, милый Глупов, что мы все, сколько нас ни есть, мы все плоть от плоти твоей, кость от костей твоих"... Четыре последние страницы очерка, посвященные Глупову, обясняют, почему очерк этот Сал-тыков годом позднее сделал введением ко всему циклу, собранному им в томе "Сатир в прозе".

(новая стрела Салтыкова в пред-полагаемого нами Ржевского), и кн. Черкасский с его розгою, о котором говорилось уже и в "Характерах". Мы имеем здесь как бы итог ряда предыдущих произведений Салтыкова и взгляд на предыдущие очерки глуповского цикла, который будет еще продолжаться.

бы вас напечатать в мартовской книжке, разумеется, если это возможно"; к этому Салтыков прибавлял, что, по его подсчету, в высылаемых им статьях "материалу около 3 листов" ["Письма", т. I, М 21]. В мартовскую книгу статьи эти, однако, не попали; в письме к Чернышевскому от 14 апреля 1862 г. Салтыков говорил уже о трех своих рассказах, находящихся в редакции "Современника", которая предполагает находящиеся в ее распоряжении три моих рассказа разделить на два нумера, т.-е. напечатать их в апрель-ской и майской книжках" в том предположении, что "рассказы займут много места", "Но я убежден, - продолжал Салтыков, - что все рассказы вместе взятые не займут более 3Ґ печатных листов, и если это только возможно, то просил бы вас убедительнейше пустить их все в апрельской книжке" ["Былое" 1906 г., No 2, стр. 250 - 251]. Какие это были рассказы - пока по письмам остается неизвестным; впрочем, в позднейшем письме к Некрасову от конца того же года Салтыков просит Некрасова похлопотать у председателя петербургского цензурного комитета В. А. Цеэ "за мою статью "Глуповское распутство", которая тоже у него киснет" ["Письма", т. I, No 25 (от 29 декабря 1862 г.)].

Судьба этих статей между тем была такова. Во второй половине апреля 1862 г. две из них поступили к цензору, который "перемарал в них очень многое"; тогда Чернышевский явился к Цеэ для переговоров, в результате которых последний согласился огра-ничиться изъятием из первой статьи лишь "места о генерале Зубатове" (такое место находится именно в очерке "Глуповское распутство"). Министр народного просвещения Головнин сперва подтвердил такое решение, но в то же время послал эти статьи на просмотр к влиятельному придворному, графу С. Г. Строганову. Отзыв последнего был настолько неблагоприятен, что Головнин, получив его, воспретил обе статьи, выразив председателю цензур-ного комитета благодарность за задержание их ["Исторический Вестник" 1911 г., No 8, стр. 528].

Какие были эти статьи - в настоящее время установлено с достаточной убедительностью: это были "Глуповское распутство", "Каплуны" и "Глупов и глуповцы" [Н. В. Яковлеву, опубликовавшему последний из этих очерков, принадлежит и мысль о вхождении в ту же серию и двух первых очер-ков. См. "Письма", т. I, стр. 29, и "Краевая Новь" 1926 г., No5, коммен-тарий Н. Яковлева к статье "Глупов и глуповцы"].

Общий их размер как раз и составляет немного более трех с половиною печатных листов, о которых говорил Салтыков в своем письме к Чернышевскому. Все три очерка так и не увидели света при жизни Салтыкова и были напечатаны лишь много позднее: "Глуповское распутство" и "Каплуны" - в 1910 году, а "Глупов и глуповцы" - только в 1926 году, в годовщину столетия рождения Салтыкова ["Глуповское распутство" - "Нива" 1910 г., No 9; "Каплуны" - "Нива" 1910 г., No 13; "Глупов и глуповцы" - "Красная Новь" 1926 г., No 6. Все три очерка сохранились в автографических рукописях (Бумаги Пушкин-ского дома, из архива М. Стасюлевича)].

самого большого из трех очерков, яв-ляется прежний вопрос о народе (попрежнему именуемом "Ива-нушки") и об умирающем поместном дворянстве, которому пришла пора "откровенно окунуться в реку забвенья". На смену дворян-ским недорослям "Митрофанам" (первый мотив предисловия "Господ ташкентцев") идут здоровые духом и телом "Иваны"; отмираю-щее дворянство, ожидая гибели, может только распутствовать и прожигать жизнь. Дворянство это, как и в предыдущих, и в после-дующих очерках этого цикла, символизируется под именами Сидорычей и Трифонычей, при чем в "Глуповском распутстве" между ними впервые производится различение: Сидорычи - это ретрограды, а Трифонычи - либералы, при чем обе эти группы друг друга стоят. В следующем очерке глуповского цикла "Наш губернский день" Салтыков еще вернется к Сидорычам и Трифонычам и к их характеристике. Таким образом "Глуповское распутство" и по теме (конец дворянства), и по частным мотивам самым тесным образом связано со всем глуповским циклом в его целом.

Но в то же время "Глуповское распутство" по целому ряду мотивов является уже несомненным преддверием к будущей "Исто-рии одного города". Вскользь намеченное сравнение Глупова с Римом дало впоследствии тему для обращения к читателю архи-вариуса-летописца в предисловии к "Истории одного города"; ряд мест о губернаторе Глупова Зубатове (мест, показавшихся осо-бенно неприемлемыми для цензуры) перешел потом в "Историю одного города" при описании подвигов глуповских градоначальни-ков. Один только пример. В "Глуповском распутстве" автор вопро-шает и отвечает: "кто предводительствовал нами в то время, когда мы войной шли на "Дурацкое городище" (помните, та самая война, которая из-за гряды, засаженной капустой, загорелася, и во время которой глуповцы, на удивление целой России, успели выста-вить целый вооруженный вилами баталион)? - Зубатов". Этот шарж почти со всеми его подробностями перейдет через несколько лет в "Историю одного города", в знаменитые войны за просвещение, которые велись глуповскими градоначальниками, - и число таких примеров можно было бы значительно увеличить. Можно было бы указать еще и на связь "Глуповского распутства" с рядом других позднейших произведений Салтыкова; здесь ограничусь тоже одним из примеров на выбор. Знамя, которое местные глуповские дамы расшивают шелками, как знамя борьбы, ровно через десять лет снова появилось в очерке Салтыкова "Помпадур борьбы" (1873 г., из цикла "Помпадуры и помпадурши"), в котором дамы города На-возного подносят местному помпадуру "белое атласное знамя с вышитыми на нем словами: борьба". Таким образом "Глуповское распутство" переполнено целым рядом мотивов шаржа, которые лишь в позднейших произведениях Салтыкова достигли полного расцвета. Укажу заодно на связь "Глуповского распутства" и с предыдущими очерками глуповского цикла. В первом из них, в очерке "Скрежет зубовный", знаменитый эпилог его, "Сон", кон-чается тем, что "Иванушка", призванный судить да рядить, сперва прятался от страха под стол, а потом "не только сел на месте, но даже ноги на стол вскинул". В "Глуповском распутстве" по-вторяется тот же мотив: глуповцам велено пропустить Иванушек вперед и очистить для них место, а Иванушки обсуждают: "не пора ли им класть ноги на стол".

Вся эта связь с предыдущими и последующими произведениями Салтыкова делает "Глуповское распутство" одним из центральных очерков глуповского цикла; остается только пожалеть, что по цензурным причинам очерк этот в свое время не мог увидеть света. Мы видели, что Салтыков уже в самом конце 1862 года делал попытки вторично провести этот очерк через цензуру, прося Не-красова "похлопотать у Цеэ" за него; и позднее он не совсем отказался от надежды увидеть этот очерк в печати, как это можно судить по сохранившемуся автографу рукописи [Кроме автографического полного белового текста "Глуповского распутства" (на 13 листах) сохранилось еще и начало этого очерка, напи-санное на бланке председателя Пензенской казенной палаты, а в долж-ности этой Салтыков был в 1865 - 1866 гг., когда, очевидно, и задумал новую переделку этого своего очерка]. Но в те годы цензорский запрет оставался нерушимым; позднее же, когда цен-зурные условия и могли позволить Салтыкову напечатать "Глуповское распутство", тема его для Салтыкова уже устарела, так как от глуповского цикла он перешел к ряду других осуществляв-шихся им замыслов.

То же самое можно повторить и о "Каплунах", тема которых также встречается и в предыдущих, и в последующих произведениях Салтыкова, связанных с глуповским циклом. Впервые мы находим ее и "Литераторах-обывателях", где каплуны приводятся в ка-честве примера "горьких последствий самоуслаждения какой-нибудь маленькой одной идейкой; вскоре после этого мы встречаем каплунов и еще раз в "Клевете". Впоследствии, в 1868 году, в очерке "Легковесные", Салтыков вспоминал о каплунах, как уже о прошлом русского общества. "Выло время, - говорит он там, - когда в нашем обществе большую роль играли так называемые каплуны мысли. Эти люди, раз ухватившись за идейку, усаживались на ней вплотную, переворачивали на все стороны, жевали, разжевывали и пережевы-вали, делались рьяными защитниками ее внешней и внутренней неприкосновенности и, обеспечивши ее раз-на-всегда от всякого дальнейшего развития, тихо и мелодично курлыкали". В дальнейшем Салтыков говорит, что таким курлыканьем именно "ознаменовалась эпоха нашего возрождения", и в виде примера такого курлыканья приводит обличительную литературу начала шестидесятых годов ("Где вы, воспетые некогда мною литераторы-обыватели?"). Но это только один частный пример; вообще же "каплуны" для Сал-тыкова - понятие более общее, самым характерным определением которого является преданность одной идейке, всяческое идейное сектантство независимо от его направления. Вот почему в очерке "Каплуны" сатирик одинаково иронически относится и к "каплунам настоящего" - консерваторам, и к "каплунам будущего" - либера-лам, ибо обе эти породы птиц характеризуются одинаковым само-услаждением и самоудовлетворением, одинаково являются пернатыми города Глупова. А между тем - и в этом тема очерка "Каплуны" - пока каплуны настоящего и будущего самоуслаждаются, "жизнь взывает к деятельности", "насилие не упразднено, а идеалы далеко", "массы сами желают устроить свою жизнь". Как видим, все это уже знакомые нам темы глуповского цикла, к которому теснейшим образом примыкает в этот очерк Салтыкова.

говорил о трех очерках, предназна-ченных им для апрельской или майской книжки "Современника" за 1862 год, а между тем министр Головнин запретил только два из них. Почему же Салтыков не напечатал третий, и какой именно был этот третий очерк? Вопрос решается письмом Салтыкова к А. Н. Пыпину от 6 апреля 1871 года, в котором он говорит об идее очерка "Каплуны". "Идею эту я развивал впоследствии не-однократно, и заключается она в том, что следует из тесных рамок сектаторства выйти на почву практической деятельности. Может быть, идея эта спорная, но во всяком случае в ней нет ничего недостойного. Н. Г. (Чернышевский), который тогда уже писал ко мне по этому случаю, оспаривал меня и убедил взять очерк на-зад" ["Письма", т. II.]. Причины возражения Чернышевского и согласие с ним Салтыкова - понятны: направление самого "Современника" было отчасти тоже "сектаторским", и читатели того времени могли по-думать, что сатирик, говоря о каплунах, высмеивает вовсе не кон-серваторов и либералов, а бросает камни в свой же огород. Сал-тыков предпочел не плодить недоразумений и отказался от мысли напечатать этот очерк, как ни тесна была его связь с глуповским циклом.

и весь цикл должен был получить свое за-главие, а самый очерк предназначался быть вступлением к нему. По крайней мере, именно в этом очерке намечается введение к теме "глуповское возрождение", которая развивается с такой подробно-стью во всех других очерках этого цикла. Попутно ставится во-прос - "что есть Глупов?" и разрешается в том смысле, что Глупов реально не связан ни а одним из городов, но связан со всеми с ними вместе. Отсюда - иронически продолжает сатирик - может возникнуть мысль, что Глупов есть "нечто обширнейшее"; но, явно издеваясь над цензурой, сатирик ставит на вид читателям, что "та-кое предположение меня огорчает"... Что Глупов есть Россия - было ясно для читателей; а для цензуры Салтыков сообщал: "Глу-пов есть Глупов: это большое наведенное место, которого абори-гены именуются глуповцами"... Далее в столь же иронических тонах описывалась география и топография Глупова, при чем попрежнему (как и в очерке "Наши глуповские дела") утверждалось, что "истории у Глупова нет". Но тут же вскрывалось тождество между Глуповым и Россией фразою - "глуповцы некогда имели торговые сношения с Византией", фразою, перешедшей впослед-ствии в "Историю одного города". Население Глупова, рассказы-вается дальше в этом очерке, состоит из уже знакомых нам Сидорычей и Иванушек; о Сидорычах и повествуется в дальнейшем изложении очерка. Так как он не увидел в 1862 году света, то Салтыков в следующем году перенес ряд мест из него (о Сидорычах за границей) в очерк "Русские "гулящие люди" за границей", позднее вошедшем в цикл "Признаков времени" (1869 г.). Прихо-дится только сожалеть, что Салтыков в свое время не мог напе-чатать очерк "Глупов и глуповцы" и назвать его именем весь стройный по мысли и цельный по выполнению глуповский цикл, который ему пришлось годом позднее разбить на две отдельные книги "Сатир в прозе" и "Невинных рассказов".

Остается сказать о двух последних очерках этого цикла - об очерке "Наш губернский день", напечатанном в сентябрьской книжке "Времени" за 1862 год, и очерке "После обеда в гостях", появи-вшемся уже в 1863 году, в мартовской книжке "Современника". В одной из следующих глав еще будет указано, что в мае 1862 г. "Современник" был приостановлен правительством на восемь меся-цев за вредное направление; Салтыкову пришлось поэтому напеча-тать один из очерков глуповского цикла в журнале Достоевского "Время". Глуповский цикл заканчивался автором в 1862 году, и хотя последний из этих очерков, как мы только что видели, был напечатан Салтыковым уже весною 1863 года, но написан был значительно раньше и тесным образом связан с предыдущим очер-ком, напечатанным во "Времени". В этом убеждает нас сохранившийся автограф "Нашего губернского дня", представляющий собою на 14 листах расширенную редакцию текста, со включением в него и очерка "После обеда в гостях" [Бумаги Пушкинского дома, из архива Стасюлевича. Очерк "После обеда в гостях" является здесь третьей главкой рассказа "Наш губернский день" и носит заглавие "Перед вечером". Главка эта, очевидно, не была разрешена цензурой в виду того, что там в ироническом тоне выведен "наш глуповский штаб-офицер", жандармский полковник]. Таким образом оба эти очерка были написаны еще летом 1862 года и представляют единое целое, заканчивающее собою весь глуповский цикл.

Оба очерка посвящены одной и той же теме - растерянности провинциальных властей перед новыми реформами, ставшими не-избежными после освобождения крестьян. "Откупа трещат", - слы-шим мы испуганные возгласы действующих лиц первого очерка, - вводятся "независимые учреждения", открывается "гласное судо-производство": и действительно, 1862 год был годом кануна по-следних реформ этой "эпохи возрождения". Сидорычи и Трифонычи, либералы и ретрограды, взволновались настолько, что трудно стало уловить разницу между ними. "Чего хотят ретрограды, чего доби-ваются либералы - понять очень трудно. С одной стороны, ре-трограды кажутся либералами, ибо составляют оппозицию; с дру-гой стороны, либералы являются ретроградами, ибо говорят и действуют так, как бы состояли на жалованья. Повторяю: понять очень трудно... Скажу одно: если гнаться за определенными, то первую партию всего приличнее было бы назвать ретроградною либералией, а вторую - либеральною ретроградней". Неудивительно, что при подобном отношении к провинциальным политическим груп-пировкам, Салтыков в первом очерке сцену примирения их пред-ставил в виде пародии на примирение гоголевских Ивана Ивано-вича и Ивана Никифоровича. Сатирик полагает, что обывателям волноваться совершенно не из-за чего, ибо все реформы сведутся в конце концов лишь к перемене местами обеих группировок. "Трифонычи сменяют Сидорычей, Сидорычи сменяют Трифонычей, - вот, благодарение богу, все перевороты, возможные в нашем лю-безном отечестве. Если такая перетасовка карт может назваться переворотом, то, конечно, нельзя не согласиться, что он совер-шается и на наших глазах. Пожалуй, можно сказать даже, что в настоящее время он совершается сугубо, потому что на место старых и простых Трифонычей поступили Трифонычи молодые, сугу-бые, махровые". Такое положение дел приводит сатирика к вопросу, следует ли из этой перетасовки заключать, "что на том месте, где ныне стоит любезное отечество, будет завтра дыра?..".

о шестидесятых годах, как о светлом времени надежд, хотя бы и не осуществившихся; но самые эти годы он переживал как путаную эпоху "глуповского распутства", не сулившую в будущем ничего кроме "дыры". В конце очерка "Наш губернский день" он характеризует эти реформы, как безобидную смену Ивана Петровича Петром Иванычем, подчеркивая, что смена лиц не является сменою систем. В этом месте сатирик несомненно имел в виду ту чехарду министров, которая происходила как раз в 1861 - 1862 гг.: в апреле 1861 года на место Ланского министром внутренних дел был назначен Валуев, в декабре на место гр. Путятина министром народного просвещения был назначен Головнин, в январе 1862 г. на место Княжевича министром финансов был назначен Рейтерн. Смена этих лиц, разумеется, ни в чем не изменяла системы управления, так что и Сидорычи и Трифонычи напрасно боялись реформ и напрасно провинциальная бюрократия стояла в растерянности перед ними. Такова тема первого из этих двух заключительных очерков глуповского цикла.

Последний очерк, "После обеда в гостях", посвящен той же теме в более частном ее освещении. Автор приходит в гости к "до-брому и милому приятелю, Семену Михайлычу Булановскому", под именем которого несомненно скрывается тверской жандармский подполковник Симановский (донесение его о Салтыкове мы прочли в одной из предыдущих глав). Явно для читателей, но прикровенно для цензуры, в очерке этом жандармы называются "масонами"; Булановский сообщает о проекте новой реформы - упразднения этих "масонов", к которому, однако, он относится вполне философски: "Мы возродимся - это верно. Потому, ненатурально!". Слухи об упразднении жандармских отделений не оправдались - реформы шестидесятых годов не шли так далеко; но характерно, что последний очерк глуповского цикла посвящен именно этим российским "масонам", на которых зиждилась вся глуповская система упра-вления [В рукописи (см. предыдущее примечание) везде стояло: "наш глу-повский штаб-офицер", "наш штаб-офицер" и "полковник"; в печатном тексте Салтыков иронически всюду стал говорить: "наш добрый и ми-лый приятель". Только с таким изменением очерк этот мог пройти через цензуру].

"Генерала Зубатова"), но и основной темой - бессилия всяких реформ на глуповской почве. Этим был завершен глуповский цикл, начатый двумя годами ранее "Скрежетом зубовным".

Цикл этот представляет для Салтыкова громадный шаг вперед после "Губернских очерков"; но интересно, что восторги читающей публики перед новым появившимся талантом значительно поостыли, и очерки нового цикла были встречены довольно равнодушно. И причины этого, и развитие Салтыкова на новом пути хорошо вскрыл еще в 1861 г. один из второстепенных публицистов той эпохи, Аполлон Головачев (которого не надо смешивать с "тверским либералом" Алексеем Головачевым) в своей статье 1861 года "Об обличительной литературе". Головачев противопоставляет громадный успех "Губернских очерков", толпу подражателей, восторги публики - раздающемуся теперь (1861 г.) вопросу: "не довольно ли?". Да, "довольно" - но почему? Потому, что старая художе-ственная форма рассказа, повести, комедии - не отвечает задачам сатиры. Охлаждение публики к обличительной литературе объясняется разочарованием ее в действительности борьбы со злом та-кими путями, как рассказы или комедии, которые к тому же у по-следователей Салтыкова были не художественны. Но теперь намечается новый путь сатиры - в новых произведениях Щедрина, который, "создав обличительную литературу, выходит и теперь на новую дорогу". Если иметь в виду, что Головачев напечатал эту статью еще до появления "Клеветы", лишь в самом начале раз-вертывавшегося глуповского цикла, то нельзя не отдать справед-ливости его верному взгляду на новые пути творчества Салтыкова. Столь же верна и вторая половина этой критической статьи, в которой Головачев подчеркивает, что понять Щедрина можно, лишь читая его произведения не в разбивку, "но в полном их со-ставе и почти в той же самой последовательности, в какой они появились в печати", ибо только тогда "вполне можно уяснить себе их истинный смысл и значение". Тогда читатель увидит, что Щед-рин, обрисовав чиновничество, обращается теперь "к современному нечиновному обществу и рассматривает составные, ныне действую-щие элементы его". От обличительных очерков Щедрин переходит теперь к подлинной сатире, которая является путем обличения самого общества; Щедрин "кладет предел обличению и, переходя к сатире общественных нравов, тем самым дает литературе, кото-рую он создал, иное направление" ["Русский Инвалид" 1861 г., No 200 (от 14 сентября)]. Все это верно от слова и до слова, и удивительно, что лишь немногие в то время так поняли и оценили значение этого нового пути в творчестве Салтыкова. То, что было понятно Головачеву, осталось книгой за семью пе-чатями для Писарева, который в своей статье 1864 года о Салтыкове (о ней у нас будет речь ниже) показал, что не только рядо-вые читатели того времени, но и сам он, не понимали разницы между крутогорским и глуповским циклами. А между тем, разница эта очень существенна. В "Губернских очерках" мы имеем начало лишь "обличительной литературы"; глуповским циклом Салтыков впервые вступил на путь сатиры.

которую с этих пор прошли до конца творчества Салтыкова. Сам он ясно осознал, что именно этими своими очерками 1860 - 1862 гг. вступил он на путь по-длинной сатиры; недаром значительную часть этих очерков он со-брал в том, озаглавленный именно "Сатиры в прозе".

Отказавшись в свое время от мысли дополнить "Губернские очерки" четвертым томом, отказавшись позднее от намерения из-дать отдельно "Книгу об умирающих", Салтыков в конце 1862 года собрал лучшие из произведений этих двух циклов, присоединив к ним почти все известные теперь нам сатирические фельетоны начала шестидесятых годов. Так составился том "Сатир в прозе", вышедший в январе 1863 года (цензурное разрешение от 9 ян-варя). После этого у Салтыкова осталось из старого запаса чет-вертого тома "Губернских очерков" и неосуществленной "Книги об умирающих" еще несколько очерков, не включенных им в том "Сатир в прозе". Он собрал их, прибавил к ним три очерка, напечатанные под заглавием "Невинные рассказы" в No 1 - 2 "Современника" за 1863 год, присоединил к этому очерк "После обеда в гостях", напечатанный в мартовской книжке "Современника" за тот же год, воскресил "Запутанное дело", когда-то послужившее причиной его вятской ссылки - и составил из всего этого сборный том "Невинных рассказов", вышедший в свет в августе 1863 года (цензурное разрешение от 23 июля). Чтобы иметь понятие о составе этих двух сборников, надо привести содержание их по окончательному тексту третьих изданий обоих этих сборников, вы-шедших в последний раз при жизни Салтыкова в 1885 году (вторые издания их вышли тоже одновременно в 1881 году). Вот со-держание сборника "Сатир в прозе":

14. К читателю.

1) Соглашение.

2) Погоня за счастьем.

8. Недовольные.

16. Наш губернский день.

11. Литераторы-обыватели.

12. Клевета.

6. Гегемониев.

4. Зубатов.

3. Утро у Хрептюгина.

19. Миша и Ваня.

17. Деревенская тишь.

2. Святочный рассказ.

- Запутанное дело.

Насколько Салтыков перетасовал порядок своих произведений - показывают цифры, поставленные выше в этих списках и отмечаю-щие хронологический порядок напечатания этих произведений. Сравнение этого общего списка с теми двумя, которые были при-ведены выше в начале VII и настоящей главы, показывает, как причудливо расположились в этих двух сборниках 1863 года три салтыковские цикла предыдущих годов: продолжение "Губернских очерков", "Книга об умирающих" и глуповский цикл. Неудиви-тельно поэтому, что по пестрому составу и "Сатиры в прозе" и "Не-винные рассказы" оказались одними из наиболее неудачных сбор-ников Салтыкова. Для понимания и оценки этих произведений читателям совершенно необходимо было производить ту работу, которая была проделана на предыдущих страницах: необходимо было разделить эти пестрые произведения хронологически на три раз-ные цикла и изучить каждый из них в отдельности. Только при таком изучении становится ясным и развитие идей, и эволюция формы произведений Салтыкова этого пятилетия. В том же виде, в каком они даны Салтыковым в двух сборниках 1863 года, очерки эти представляют лишь membra disjecta сложного целого, де-лающегося совершенно непонятым в этой своей разорванности и разбросанности.

Наиболее цельным все же сохранился глуповский цикл, доста-точно полно представленный во второй половине сборника "Сатир в прозе". Правда, "Наш дружеский хлам" был намеренно перене-сен автором из этого цикла в сборник "Невинных рассказов" в виду того, что очерк этот по форме, быть может, более подходит к крутогорскому, чем к глуповскому циклу; правда, очерк "После обеда в гостях" тоже попал в "Невинные рассказы" - но уже по внешней причине: в виду того, что был напечатан уже после выхода в свет "Сатир в прозе". За этими двумя исключениями сборник "Сатир в прозе" во второй своей половине достаточно полно представляет глуповский цикл, хотя и с перетасованным порядком очерков, так затрудняющим всегда позднейшее понимание развития авторских идей. Остается еще раз пожалеть, что Салты-ков по неведомой нам причине (быть может цензурного порядка) не выполнил несомненно имевшийся у него план - объединить под общим заглавием (вероятнее всего - "Глупов и глуповцы") все очерки глуповского цикла. Тогда сборник "Невинных рассказов" мог бы составиться из всех остальных очерков 1857 - 1862 гг. - за исключением, разумеется, тех, которые Салтыков считал слиш-ком слабыми для печати и которые уже известны нам из предыду-щей главы.

в "Недавние комедии"; заглавие "Недовольные" она получила лишь во втором издании "Сатир в прозе" (1881 г.) и тогда же была выделена из общей рубрики "Недавних комедий". Что же касается сборника "Невинные рассказы", то те три рас-сказа начала 1863 г., по которым этот сборник получил свое название ("Деревенская тишь", "Для детского возраста" и "Миша и Ваня"), еще будут разобраны нами в одной из следующих глав (гл. X), когда речь будет итти о работе Салтыкова в "Современнике" 1863 - 1864 гг. Наконец, последнее замечание: поместив в кон-це "Невинных рассказов" свою юношескую повесть "Запутанное дело", сыгравшую такую видную роль в его жизни, Салтыков не счел возможным переделывать это свое произведение 1848 года. Он ограничился тем, что в разных местах повести вычеркнул 170 строк журнального текста (около 4 журнальных страниц из общего чи-сла 70), почти совершенно не коснувшись во всем остальном текста этого своего столь юного во всех отношениях произведения. Вряд ли сам автор придавал ему литературное значение; но оно было дорого ему не столько по литературным, сколько по весьма острым житейским переживаниям. К тому же, вероятно, соблазняла мысль показать современному читателю, за какое произведение можно было попасть в долголетнюю ссылку пятнадцатью годами ранее.

Издав "Сатиры в прозе" и "Невинные рассказы", Салтыков подвел этим итоги своей литературной деятельности за целое пяти-летие после "Губернских очерков". Мы уже знаем, каковы были эти итоги, и можем еще раз выразить их короткой формулой, пере-брасывающей мост от прошлых "Губернских очерков" к будущей "Истории одного города": от бытовых обличительных очерков Салтыков перешел к социальной сатире. Путь этот он несомненно осознал - и собирался итти по нему и в дальнейшей своей лите-ратурной деятельности, тесно связанной с журналистикой. Недаром Салтыков, выйдя в отставку весною 1862 года, задумал приступить к изданию собственного журнала.