1.3. КОСМОГОНИЯ ГЛУПОВА.
Хронотоп ИОГ мы будем рассматривать в его естественном развитии: от космогонии до апокалипсиса, в соответствии с планом романа, который начинается с описания событий, предшествующих основанию Глупова, и заканчивается с прекращением его истории.
Культурологи традиционно выделяют два типа восприятия времени и, соответственно, две модели времени: циклическую и линейную. В историческом повествовании, как правило, отражается вторая модель: движение времени однонаправлено и необратимо, события связаны между собой причинно-следственными отношениями. Такое восприятие времени ориентировано на фиксацию инцидентов, происшествий, всего нового и необычного, - поэтому летопись, хроника, газета естественно выходят на первый план в культуре, ориентированной в линейном времени ("письменной культуре" [Лотман 1996: 347]).
Летописная форма ИОГ и само слово "история", вынесенное в заглавие, говорят о том, что в основу романа положен именно "линеарный" тип сознания. Но на самом деле картина более сложна. Две модели времени, четко разделенные и не пересекающиеся, - это абстракция. И в мифологической модели мира есть элемент линейного движения времени от сотворения мира до его конца, и в историческом сознании (например, в христианском) присутствуют мотивы "Вечного возвращения" (см.: [Успенский 1996: 28-29; Яковлева 1994: 97-101]). Как утверждает М.Элиаде [1987: 131], "в средние века господствовала эсхатологическая концепция (в двух основных ее выражениях: сотворение мира и конец света), дополненная теорией циклических колебаний, объясняющей периодическое повторение событий". По мнению А.Я.Гуревича [1984: 47], "сочетание линейного восприятия времени с циклическим, мифопоэтическим, [...] в разных формах можно наблюдать на протяжении всей истории [...]".
У Щедрина исторический процесс как будто линеен. Последовательность градоначальников, более или менее точные фиксация и датировка основных событий, включенность в мировую историю (соответствие между норовом очередного петербургского временщика и политикой градоначальника, нашествие Наполеона и т.п.) - все эти черты летописи связаны с представлениями о линейном времени. Каждое событие, таким образом, единично и неповторимо. И всё же общая картина мира ИОГ имеет явно мифологический характер. Последовательность и многообразие событий - мнимые. Между ними практически отсутствуют причинно-следственные связи. Не случайно в недавней экранизации ИОГ ("Оно") порядок эпизодов не соответствует щедринскому, - он вообще несущественен. По словам Д.С.Лихачева [1997: 115], "летописное изображение времени [отсутствие прагматической связи событий] стало восприниматься [Щедриным] как изображение самого существа исторического процесса и обессмысливало его". А поскольку причинно-следственных связей нет, то ИОГ является, в терминологии Б.А.Успенского [1996: 15], "не-историей", то есть несемиотичной, незнаковой историей.
Собственно, в ИОГ было (и есть) всего одно событие, повторяющееся с незначительными вариациями: "Все они [градоначальники] секут обывателей, но первые секут абсолютно, вторые объясняют причины своей распорядительности требованиями цивилизации, третьи желают, чтобы обыватели во всем положились на их отвагу. Такое разнообразие мероприятий, конечно, не могло не воздействовать и на самый внутренний склад обывательской жизни; в первом случае обыватели трепетали бессознательно, во втором - трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем - возвышались до трепета, исполненного доверия" [265-266]. Мы увидим, что и смена градоначальников была всего лишь цепочкой реализаций единого прообраза (архетипа).
Та же мысль - пожалуй, даже более афористично - высказана и в журнальном варианте одной из глав "Помпадуров и помпадурш": "История всякого человеческого общества доказывает нам, что жизнь испокон века шла в виде генерального сражения, в котором одна сторона всегда наскакивала, а другая всегда отражала. Посредине стоял монумент. По выполнении некоторых определенных эволюций, наскакивающая сторона всегда отступала, а отражающая сторона всегда торжествовала и заявляла об этом торжестве песнями и гимнами [...]. Это движение повторяется периодически, и притом до такой степени правильно и постоянно, что монумент и до сих пор стоит, как стоял. В виду такого результата, многие даже не находят здесь и движения, а просто видят моцион" [VIII: 439; цитируем с уточнением по: Гиппиус 1966: 300.]. Отметим, что движения (не важно, какие именно) повторяются "всегда", "испокон века" (ср. до-исторические времена в главе "О корени..."), "периодически" (другими словами, циклически), "правильно и постоянно".
"норму", а не "аномалии" и "новости" [Лотман 1996: 208-209]. Текст Щедрина как будто обладает сюжетом: чем закончится каждое новое происшествие для градоначальника, мы не знаем (хотя наверняка можем сказать, чем оно обернется для глуповцев). "Опись", однако, уничтожает и этот элемент непредсказуемости: о главнейших деяниях градоначальников и об их смертной участи читатель осведомлен заранее. Впрочем, этот начальный обзор заведомо неполон: в нем очень мало сказано о деятельности Фердыщенко и Бородавкина, о законодательстве Беневоленского и пр., а приход "оно" и вовсе не упомянут. Так писатель играет на знании/незнании читателя о глуповской истории, узнавании/неузнавании ее событий. Исходная модель допускает вариации - разумеется, незначительные. Все случайности и аномалии естественно вписываются в нее и, в конечном счете, ее укрепляют.
Следует сказать, что в поздних произведениях Щедрин отрицал идею "вечного возвращения" истории: "Я знаю, что история назад не возвращается, что даже гнусное не повторяется в ней в одних и тех же формах, но или развивается в формы гнуснейшие, или навсегда прекращается" ("Убежище Монрепо", 1879 [XIII: 385]). Но в этом смысле история не является циклической и в ИОГ
Языком описания ИОГ ГГ, "Сказки") становится язык мифологический. Прежде всего, мифологизм давал Щедрину возможность достигнуть максимального обобщения. В то же время мифология - это взгляд "изнутри" системы, а все отвергнутые писателем концепции подходили к объекту (русской истории) "снаружи" и были недостоверны уже в силу этого. Кроме того, ИОГ есть текст, который описывает, объясняет и предсказывает судьбу России на всем протяжении ее истории, являясь, в терминологии Ю.М.Лотмана [1992: 150], "текстом-кодом". Такой текст не может не быть мифологическим уже в силу своего метаисторического характера. ИОГ ИОГ, национальной или всечеловеческой, либо выдвинуть одну из них на первый план. Архетипы, общие мифологические сюжеты и ситуации, объединившись с типично российскими типами и коллизиями, дали новый художественный эффект: вместо публицистики, пусть даже и талантливой, вместо политического памфлета Щедрин написал книгу о нелепом и безысходном пути человечества и своей страны. П.Вайль и А.Генис [1991: 147] дали остроумное, хотя и неполное определение объекта описания ИОГ: "Обычно авторы такого рода произведений исследуют какой-нибудь грандиозный, но дурацкий проект. У Щедрина такой проект - история".
По мнению В.Б.Кондакова [1993: 19], ИОГ - "это попытка создания "исторического мифа" - истории, превратившейся в миф. [...] Обращаясь к фактам русской истории, писатель придает этим фактам внешнюю форму мифа". Это наблюдение не вполне точно. "Миф", созданный Щедриным, - не "внешняя форма", не трансформация реальной истории, а наиболее адекватное выражение ее сущности. Одно лишь признание того, что Россия "выпала" из реальной истории, неизбежно повлекло за собой создание мифологической картины мира ИОГ.
верил: миф оказывается удобной метафорой. Важна общая установка на миф.
Щедриноведы часто говорят об ИОГ как о романе-шифре, к которому надо подобрать ключ. С подобными утверждениями согласиться нельзя. Символику романа, в особенности же - загадочного финала, невозможно трактовать однозначно, и никакого "ключа" в этом случае быть не может. Ключи, которые позволяют осмыслить, структурировать повествование, дал сам Щедрин.
Мы уже говорили, что первые главы ИОГ - "От издателя" и "Опись градоначальникам" - подталкивают читателя к тому, чтобы интерпретировать роман как сатирическую историю императорской России. Так же и в событиях главы "О корени происхождения глуповцев" (как мы помним, она завершала журнальную публикацию романа) трудно не узнать фольклоризированную историю призвания варягов. Т.Н.Головина [1997: 8-9] проводит параллели также с басней "Лягушки, просящие царя" и библейским рассказом о призвании на царство Саула - 1 Цар. 8: 4-20. Последнее особенно важно: библейский текст проводит недвусмысленную параллель между призванием царя и идолопоклонством. Стремление иметь над собой земного владыку означает забвение Владыки небесного - причем возврат в исходное состояние уже : "И восстенаете вы тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда" (1 Цар. 8:18). (Поэтому, между прочим, и финальное прозрение глуповцев приводит не к обновлению, а к окончательной катастрофе.) Глуповцы, как израильтяне, охотно соглашаются на все утеснения от властей, которые им обещаны заранее, - а уж эти-то обещания градоначальники и цари выполняют неукоснительно.[ 32]
[32] - Карамзин [1989: 93], забыв об истории Саула, патриотически утверждает: "Везде меч сильных или хитрость честолюбивых вводили Самовластие (ибо народы хотели законов, но боялись неволи): в России оно утвердилось с общего согласия граждан [...]". У Щедрина последовательность "глуповский князь - варяги - Саул" соответствует расширению масштабов текста: от провинциальной хроники - к всероссийской и всечеловеческой.
Повесть об основании Глупова является "ключом" к мифологической интерпретации ИОГ
Первый глуповский князь, воскликнувший "Запорю!" ("С этим словом начались исторические времена") есть не только первый, но и всех градоначальников, от Клементия до Угрюм-Бурчеева. Ц.Г.Петрова [1992: 20] справедливо отметила, что в главе "О корени..." задана "парадигма поведения глуповцев и их градоначальников". Это утверждение не вызывает возражений, но всё-таки для чего писателю нужна парадигма истории созданного им мира? Глава "О корени..." еще раз обращает внимание читателя на то, о чем говорилось в предисловии к роману: история Глупова гомогенна, любые две ее точки по сути одинаковы. Вот некоторые примеры этой гомогенности: почти в одинаковых выражениях описываются "полеты" Органчика и Угрюм-Бурчеева над городом; "прохвостами" именуются и Беневоленский, и тот же Угрюм-Бурчеев; многие градоначальники соотносятся с Антихристом. Д.П.Николаев, исходя из иных методологических посылок, приходит к тем же выводам: Щедрин воплотил в ИОГ "мысль о неизменности основ жизни при самодержавии: настоящее ничем не отличается от прошлого. Они тождественны" [Николаев 1977: 190. Ср.: Дмитренко 1998: 25-26]. Отметим, что и для архаического, и для христианского сознания, время гомогенным не является [Элиаде 1996: 31].
Щедрин обращается к истокам глуповского миропорядка и в первопричине, в первособытиях находит не больше смысла, чем во всей последующей истории. Разумеется, самой этой истории не было бы без призвания князя. И всё же связь "кореня происхождения" с основным текстом истории представляется скорее символической, ассоциативной, чем причинно-следственной, - парадигматической, а не синтагматической.
Можно утверждать, что время главы "О корени..." - не просто прошлое, но прошлое абсолютное, мифическое (the Dream Time), время сотворения мира, организации социума и совершения первособытий, рассматриваемых "как прецедент, служащий образцом для подражания уже в силу того, что данный прецедент имел место в *первоначальные* времена" [Топоров 1997а: 144. См. тж.: Элиаде 1987: 32-64]. Космологическое (мифологическое) сознание постоянно соотносит все текущие события "с каким-то первоначальным, исходным состоянием, которое как бы никогда не исчезает - в том смысле, что его эманация продолжает ощущаться во всякое время" [Успенский 1996: 26], - так и читатель ИОГ мифом.
Сама идея о том, что "исторические времена" начинаются с некоего начальственного окрика, разумеется, пародирует традицию начинать историческое повествование с рассказа о Рюрике и его братьях: "Начало Российской Истории представляет нам удивительный и едва ли не беспримерный в летописях случай..." и т. д. [Карамзин 1989: 93]. Но концепция истории, вводимой административно, была сформулирована и в еще одном тексте, весьма значимом для Щедрина. Мы имеем в виду "Проект: о введении единомыслия в России" (1863) Козьмы Пруткова. Этот мыслитель также ссылается на библейскую мудрость: ""Аще царство на ся разделится" и пр." [Прутков 1959: 129] (ср. Мк. 3: 24). "История" в прутковском словоупотреблении - это неопределенное будущее, в котором открывается государственная идея, коей всё подчинено. "Как же подданному знать мнение правительства, пока не наступила история? Как ему обсуждать правительственные мероприятия, не владея ключом их взаимной связи?" [Прутков 1959: 130]. Отличие от щедринской модели очевидно: Прутков полагает, что объяснение кажущемуся хаосу истории даст грядущее, а Щедрин находит модель такого объяснения в прошлом. Но то, что официальная история движется распоряжениями и "проектами" вышнего начальства, сомнений не вызывает.
Моделью ИОГ "О корени...", а роман Щедрина, в свою очередь, является мифом о России, или российским мифом. Действительно: события, в ней описанные, явно относятся к "абсолютному прошлому", отделенному от настоящего "бездной" (об этом в другой связи уже говорилось в разделе. 1.2). В ИОГ, как и в мифе, происходят события, почти невероятные "в наше просвещенное время"; действуют иные законы природы (де Санглот "летал по воздуху в городском саду"); иначе устроен человек ("тайна постороения градоначальнического организма наукой достаточно еще не обследована" [33]); наконец, любое событие русской истории XIX и даже XX вв. имеет свое соответствие ("прообраз") в ИОГ. История Глупова, таким образом, есть архетип русской истории и пророчество о ее дальнейшем ходе.[34]
[33] - Издатель комментирует эти слова: "Ныне доказано, что тела всех вообще градоначальников подчиняются тем же физиологическим законам, как и всякое другое человеческое тело, но не следует забывать, что в 1762 году наука была в младенчестве". Речь идет об Органчике - именно том градоначальнике, о котором точно известно, что его организм был устроен совершенно не так, как всякое человеческое тело!
"бездна" является мнимой, поскольку очевидно, что в прошлом, как и в настоящем, подобные факты и события были невозможны. С рациональной точки зрения это, безусловно, так и есть, но исследователь не учитывает специфики мифа.
[34] - Важные наблюдения о "соборно-фантастическом времени" ИОГ сделаны А.В.Злочевской [1999: 8-9].
Напомним, что для Щедрина время ИОГ вовсе не было "абсолютным" прошлым: напротив, оно теснейше связано с современностью, поэтому и упоминание "бездны" имеет явно иронический характер.
"Он порешил однажды навсегда, что старая жизнь безвозвратно канула в вечность и что, следовательно, незачем и тревожить этот хлам, который не имеет никакого отношения к будущему. [...] В смятении оглянулись глуповцы назад и с ужасом увидели, что назади действительно ничего нет" [409-410]. "Нет ни прошедшего, ни будущего, а потому летосчисление упраздняется" [404]. Такой разрыв, естественно, катастрофичен. Попытка лишить Глупов прошлого должна была, по замыслу градоначальника, окончательно замкнуть историю в кольцо (будущее в угрюм-бурчеевском мире - это непрестанное повторение одного и того же дня). Завершился же этот проект, как известно, тем, что мир оказался лишен и будущего, и истории вообще.[35]
Неостановимая глуповская река, вероятно, соотносится с традиционным образом реки-времени [Строганов 1989: 62-65], а следовательно, стремление Угрюм-Бурчеева ее остановить тождественно его намерению прекратить глуповскую историю.
Следует сказать, что глава "О корени...", разумеется, не отражает в точности мифологические представления о космогенезе уже потому, что задача Щедрина была иной. Но, кроме того, глава эта построена на основе вторичного источника мифологических сведений - летописи, и акценты естественно смещаются: в центре событий вместо космогенеза - этно- и урбогенез.
Известно, что "схемы мифологической традиции [...] состоят, как правило, из мифов и того, что условно можно назвать "историческими" преданиями", причем последние - "с участием человеческих существ, подобных носителям данной традиции" [Топоров 1997а: 142]. События главы "О корени..." в большей степени напоминают исторические предания, чем миф, в то время как основной текст ИОГ живут в мифе, но не осознают этого.
Вселенная глуповцев-головотяпов сотворена изначально. Момент творения не только никому не известен, но и никого не интересует. Это еще раз свидетельствует о неподлинности мира ИОГ: описание космогенеза необходимо для любой мифологической системы - глуповская, следовательно, изначально ущербна.
Во "мраке времен", единожды упомянутом в ИОГ "Сказание о шести градоначальницах"), пребывает и вся древняя глуповская история, которая как бы и вовсе не существует (см. раздел 1.1). При этом "мрак времен" - вовсе не абстракция, он вполне реален ("Никто не помнил, когда она поселилась в Глупове, так что некоторые из старожилов полагали, что событие это совпадало с мраком времен" [293]), так же реален, как и "бездна", которая отделяет события ИОГ от современных Щедрину. "Мрак" и "бездна" - это периоды забвения и беспамятства (можно предположить, что "бездна" возникла в результате прихода "оно"). Для мифологического сознания "за пределами охватываемого актуальной памятью всё прошлое недифференцированно лежит в одной плоскости без различения более и менее удаленных от времени рассказчика событий" [Топоров 1997а: 143]. То же мы видим и в ИОГ.
Однако есть основания утверждать, что миф о сотворении мира не просто забыт, но вычеркнут из глуповского сознания. Некогда глуповцы приняли ортодоксально-христианскую концепцию космогенеза: в главе "Поклонение мамоне и покаяние" (написанной раньше, чем глава "О корени...") рассказывается о гонениях на вольнодумца, который дерзнул усомниться в сотворении мира за шесть дней. "[...] если это мнение [вольнодумца] утвердится, то вместе с тем разом рухнет всё глуповское миросозерцание вообще. [...] Не вопрос о порядке сотворения мира тут важен, а то, что вместе с этим вопросом могло вторгнуться в жизнь какое-то совсем новое начало, которое, наверное, должно было испортить всю кашу" [390-391]. Ср. опубликованное в том же номере "Отечественных записок" "Письмо из провинции": "[...] специалисты просто-напросто исподволь революцию производят. Всякий из них на что-нибудь да посягает. [...] Но ежели эти люди уже начали разлагать гром небесный, то можно себе представить, как они поступят относительно прочего!" [VII: 316]. Далее эта мысль доказывается на примере "космологических" рассуждений - о вращении Земли вокруг Солнца [VII: 320-321].
Неожиданные следы космогонических представлений глуповцев обнаруживаются в первой редакции очерка "Каплуны". Щедрин пишет о периоде естественной жизни глуповцев, не обремененных рефлексией: "Тогда не было ни мрака, ни света, тогда не чувствовалось ни холода, ни тепла... тогда жилось, жилось, жилось - и больше ничего" [IV: 511]. Перед нами - классическое описание довременного хаоса, - но и здесь речь идет не столько о первоначальном состоянии мира, сколько о первобытном состоянии сознания глуповцев.
Так же, как и космогония, всеми, кроме архивариусов, забыта история основания Города - то есть именно тот "образец", который должен служить примером для подражания. И градоначальники, и глуповцы думают, что ориентируются на другие образцы, множественность которых говорит об их неистинности (так, Бородавкин сопоставляется с Ахиллом, а Микаладзе - с Антонием). Кроме того, за неимением истинного мифа, глуповцы, как мы уже видели в разделе 1.2, создают новый - о Золотом веке и постепенной порче: "Величавая дикость прежнего времени исчезла без следа; вместо гигантов, сгибавших подковы и ломавших целковые, явились люди женоподобные [...]" [391]. П.Вайль и А.Генис [1991: 148] объясняют этот факт несколько поверхностно: "[...] Щедрин, видимо, из свойственной сатирикам любви к архаизмам, вдруг апеллирует к какому-то Золотому веку, которого, согласно его же истории, у глуповцев никогда не было [...]". С.Ф.Дмитренко [1998: 26] обращает внимание на слова летописца (или издателя?), утверждавшего, что глуповский "золотой век" начался правлением Бородавкина. Но здесь мы, вероятно, имеем дело не с настоящим золотым веком, всегда пребывает вне времени, по ту сторону времени, - а с очередным обострением глуповского хилиазма. Этот квази-миф становится в один ряд с другими обломками представлений глуповцев о родной истории, наряду с упоминанием "старинных глуповских вольностей" и Марфы Посадницы [280, 332].
В первой главе ("О корени...") мир и люди ИОГ предстают перед нами уже сотворенными. Время и пространство, в которые помещено племя головотяпов, - подчеркнуто неопределенные [36]: "в древности" (фактически - до начала времен: "исторические времена" начались только по прибытии князя в Глупов), "далеко на севере, там, где греческие и римские историки предполагали существование Гиперборейского моря" [270] (согласно другим указаниям - на Волге, на границах Византии).[37] О "головотяпском космосе" известно лишь то, что космосом в собственном смысле слова не является. Социальная неустроенность соответствует неустроенности мировой.
[36] - Практически одновременно с ИОГ, в "Господах ташкентцах", Щедрин связал отсутствие фактов/истории с неопределенностью/"пустотой" пространства: "Нет фактов, - значит, есть пустое пространство, не ограниченное никакими межевыми признаками, которое можно населить какими угодно привидениями" [X, 18]. Об отсутствии границ у Глупова см. раздел 1.4.
Как "Повесть временных лет" начинается со включения русской истории в мировой контекст, так и в начале главы "О корени..." принята "внешняя" точка зрения, которая позволяет локализовать место обитания головотяпов. Впоследствии Глупов прочно становится в центр.
"Ни вероисповедания, ни образа правления эти племена не имели, заменяя всё сие тем, что постоянно враждовали между собою. Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли: *Да будет мне стыдно*, и были наперед уверены, что "стыд глаза не выест". Таким образом, взаимно разорили они свои земли, взаимно надругались над своими женами и девами [...]" [270].
центра, по отношению к которому оно развертывается, лишено, в конце концов, смысла. Хронотоп ИОГ лишен точки высшей сакральности, определяемой как "центр мира" - "в начале" [Топоров 1997а: 136].
Как соотносится утверждение о том, что вероисповедания головотяпы не имели, с упоминанием об их молитвах Богу несколько выше? Вероятно, под вероисповеданием понимается "правая вера". Ср.: "Си же творяху обычая кривичи и прочии погании, не вЬдуще закона божия, но творяще сами собЬ законъ" [Повесть временных лет 1950: 15].
Кто населяет, заполняет пространство? Враждебные племена, которые надо победить. Никаких сведений об их взаимном расположении летописец не приводит [39]: разительный контраст детальному описанию расселения славянских племен у Нестора. В мифологическом плане борьба головотяпов с соседями соответствует борьбе культурных героев со хтоническими чудищами в процессе упорядочения вселенной (а пошехонец и чухонец, показавшие головотяпам дорогу к князьям - типичные сказочные помощники). И вновь мы сталкиваемся с профанацией мифа в ИОГ: головотяпы ничем не отличаются от своих соседей, кроме крепости голов и большой хитрости. Так Щедрин снимает противопоставление людей хтоническим существам: люди и есть хтонические чудища, в оппозиции "верх/низ" они несомненно относятся к "низу". Головотяпы ведут себя скорее не как культурные герои, а как трикстеры, побеждая не силой, а хитростью, что специально оговорено летописцем.
[39] - "племя" существовало в реальности. Сведения о шутливых и издевательских прозвищах жителей разных губерний Щедрин почерпнул из книг Даля и Сахарова. Но даже и расшифровка (головотяпы - егорьевцы, гужееды - новгородцы и т.д.) ничего не дает. Ср. детальную и откровенно фарсовую топографию примыкающих к городу земель в очерке "Глупов и глуповцы" (1862): на юге граничит с Дурацким Городищем, на западе - с Вороватым и Полуумновым, к северу и востоку упирается в Болваново море [IV: 203].
В том же духе совершаются и последующие попытки обуздать хаос (хаос как таковой, а не только социальный, вопреки П.Вайлю и А.Генису [1991: 147]): "головотяпы начали устраиваться внутри, с очевидною целью добиться какого-нибудь порядка". Головотяпы-первопредки пытаются принять на себя функции культурных героев, деятельность же их, в соответствии с законами кромешного, вывернутого мира, оказывается не только бессмысленной ("Волгу толокном замесили [...], потом щуку с яиц согнали [...], потом блинами острог конопатили [...]" [271]), но и безрезультатной, чего следовало ожидать ("Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели [...]" [271]. Заметим, что острог, - следовательно, и аппарат принуждения - появляется даже раньше Глупова, в доисторические времена и, следовательно, тоже является элементом парадигмы).
Заслуживает внимания акция головотяпов, завершающая ряд, т.е. особо маркированная: "небо кольями подпирали" [271].[40] Это дурацкое, заведомо бессмысленное действие преследует ту же цель, что и другие поступки щедринских героев: головотяпы как бы совершают первоначальное разделение неба и земли, верха и низа. Деяние обречено на провал, потому что небо и земля уже сотворены и головотяпам не повторить творение, божественное или безличное. ("Демиургическую" функцию князей и градоначальников сейчас мы оставляем в стороне - см. о ней: [Головина 1997: 9].) Миру ИОГ присущи такие свойства, как мнимость, "небытийственность", и это позволяет усмотреть в нем творение дьявола. Вообще же, мотив неудавшегося творения, как и некоторые другие мотивы ИОГ "богов" в утопии Угрюм-Бурчеева и пр.), вероятно, имеет гностическое происхождение.
[40] - Согласно преданию, "небо кольями подпирали" псковичи. Тучи над их городом ходили "низко, так низко, что православные думали - небо валится на землю" [Сахаров 1990: 217]. Глупо, но логично. Действия же персонажей Щедрина не имеют явных причин, поэтому они становятся еще более загадочными и многозначительными.
Подытожим сказанное выше. Головотяпы, стараясь превратить Хаос в Космос, не могут добиться ничего. Их деятельность приводит лишь к усилению позиций Хаоса.
В глуповцах можно усмотреть "отрицательный вариант культурного героя", который "обычно неумело подражает брату-близнецу" [Мифы 1992: 26]. Но в мире ИОГ "вывернутости" этого мира. Хаос побеждает; мир обречен вечно оставаться Хаосом. В Глупове возможны шесть дней "возмущения" (в эпоху шести градоначальниц, на что обратили внимание комментаторы) - но не шесть дней творения. Вечные казни египетские, неизвестно кем ниспосылаемые на Глупов, - суть провалы в изначальный Хаос: "Сверху черная, безграничная бездна, прорезываемая молниями; кругом воздух, наполненный крутящимися атомами пыли, - все это представляло неизобразимый хаос, на грозном фоне которого выступал не менее грозный силуэт пожара" [323].[41] Щедрин особо подчеркивает, что "небо до такой степени закрылось тучами, что на улицах сделалось совершенно темно время", хотя "был всего девятый час в начале" [323]. Это очевидная отсылка к евангельскому тексту: "От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого. А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" (Мф. 27:45-46). Щедрин изображает трагедию богооставленности Глупова, не осознаваемую самими глуповцами. В мире Хаоса нет места Логосу.
[41] - На мифологическое значение этого фрагмента обратил внимание А.П.Ауэр [1980: 19]. Однако исследователь допустил при этом грубую терминологическую путаницу. "[...] гиперболизированные эпитеты, - пишет он, - запечатлевают вселенский размах разбушевавшейся огненной стихии и воссоздают образ мифического космоса". Но хаос не может быть космосом!
Никакая "другая", "истинная" реальность вывернутому миру не противостоит [на это указали П.Вайль и А.Генис [1991: 147], первыми применившими терминологию Д.С.Лихачева в исследовании ИОГ: "нижний, *кромешный" мир потерял свою верхнюю половину"]. Поэтому любые изменения (призвание князя, реформа Угрюм-Бурчеева) приводят только к худшему.