ЗАКЛЮЧЕНИЕ
1. За последние десятилетия появился ряд работ, посвященных отдельным аспектам мифопоэтики Салтыкова-Щедрина, однако до сих пор в литературоведении не было ни одного обобщающего исследования, в котором эта тема рассматривалась бы комплексно и функционально.
Между тем, потребность в таком исследовании самая насущная. Теперь, когда щедриноведение на новой методологической основе объединяет изучение "идеологии" (философии) писателя и его поэтики, особенно важно определение констант щедринского творчества, основ его художественного мира.
Мы показали, что системный уровень щедринских текстов - т.е. уровень глубинных закономерностей, определяющих построение текста и важнейшие характеристики изображенного мира, - есть уровень мифопоэтический. Щедринский миф вырастает из разрушения - или, по крайней мере, значительной коррекции - существующих мифов, но выполняет те же функции объяснения мира, его упорядочивания и предсказания будущего.
2. Проведенное нами исследование выявило причины обращения Щедрина к мифологическим моделям.
Мышление писателя было в высшей степени системным. Все явления он рассматривал прежде всего в аспекте их исторической обусловленности и перспектив развития ("готовностей"). Мир Щедрина отличается жестким детерминизмом; в нем "болото родит чертей, а не черти созидают болото", если воспользоваться выражением самого сатирика. Личный выбор человека, с одной стороны - ничего не решает и не меняет, с другой же - только он и может изменить мир, если этот выбор сделают многие.
Именно потому, что писатель везде усматривал причинно-следственные связи и регулярно повторяющиеся ситуации, он обратился к поиску вневременных парадигм, которые определяют ход истории и бытие человека. Только так оказалось возможным понять сущность современных явлений и, в принципе, предсказать будущее страны - конечно же, негативное, потому что для нормального развития необходимо отвергнуть те модели, социальные и психологические, которые существовали до сих пор. Точность и широкий масштаб исследования (а Щедрин считал себя именно исследователем) позволили писателю достигнуть максимальных обобщений: не только современность, но и вся национальная история, и даже история мировая могли быть адекватно описаны.
Но чем глубже проникал Щедрин в сущность явлений, тем менее он мог использовать рациональные модели. Уже при рассмотрении тысячелетней русской истории они не срабатывали, и в ИОГ Щедрин, как мы показали, был вынужден построить собственную историософскую систему, лежащую вне современных ему теорий. Результаты художественных исследований находили адекватное воплощение только в метафорах, символах, олицетворениях. Другими словами, Щедрин создавал тексты того типа, который позднее будет назван "метаисторическим".
Уже в повести "Запутанное дело" (1848 г.) писатель использует приемы, которые получат полное развитие в произведениях 1860-1880-х гг. Сущность и структура Государства воплощаются в гротескном образе пирамиды из человеческих тел - неподвижном и жутком сооружении, прообразе будущих социальных построений Щедрина. Общество же уподобляется природе, и уже не люди, но волки "ходят по площадям и улицам".
Описание страны, народа, культуры неизбежно должно было включать в себя их самоописания. Поэтому Щедрин так часто использует фольклорные, летописные, религиозные источники, фрагменты текстов классической литературы. Однако никогда у сатирика мы не встретили простого воспроизведения источников: в новом контексте цитата получит новое значение (иногда - противоположное), вступит в диалог с другими цитатами, актуализируется ее прежний контекст. Все предшествующие высказывания Щедрин включает в иную систему, и они становятся элементами единого текста, который в принципе может вместить (объяснить, переосмыслить, спародировать) любой фрагмент русской и мировой культуры.
Таким образом, мы показали, что Щедрин создавал миф, текст-матрицу, который описывает и объясняет события от сотворения мира до конца света. В той или иной мере все произведения сатирика содержат элементы этого мифа, но наиболее значимы для его построения ИОГ, ГГ и "Сказки". Именно в этих книгах Щедрин сформулировал законы, согласно которым существует его (наш) мир, изобразил явления космического масштаба - "Оно", "Бездна", "Правда", "Совесть" - как самостоятельные сущности. Важно, что общественные формы и социальные тенденции могут быть описаны при помощи этих понятий, но не наоборот - поэтому мы получаем право выделить особый мифопоэтический пласт щедринского творчества. Приход "оно" не означает начало царствования Николая I, и явление Правды в мир (Воскресение Христово) не есть народное восстание. Но и реакция, и революция суть частные проявления глобальных закономерностей.
3. Анализ текстов Щедрина показал, что в них воспроизведены основные черты мифа. История циклична и воспроизводит изначальную модель; пространство (в ИОГ и ГГ) четко разделено на сакральный Центр и периферию, сегментировано на отдельные локусы, между которыми нет ничего; для поддержания порядка необходимо тщательное соблюдение ритуалов. При этом каждый из текстов сатирика представляет собой "антимиф", потому что все мифологические элементы (религиозные - зачастую, но не всегда) профанируются и травестируются. Щедринский космос оборачивается хаосом, центр оказывается ложным, формализованные ритуалы приводят к гибели мира, а не его обновлению, Град Земной никогда не сможет стать Градом Божьим, примирения оппозиций и разрешения конфликтов не дано. Только антимиф может описать антимир.
которой и является текст. Поэтому книги Щедрина рассчитаны на перечтение: только зная, чтС лежит в основе мироздания, можно проникнуть в его структуру и понять замысел автора.
Нами показано, что в каждом из трех текстов прямой и глубинный (мифологический) смыслы взаимодействуют особым образом.
ИОГ "О корени происхождения глуповцев", которая композиционно отделена от других и содержит легенду - собственно, миф - о сотворении города и установлении глуповских порядков. Все события ИОГ оказываются повторением (реализацией) того, что произошло до начала "исторических времен". Но это еще не все: Глупов XVIII - начала XIX веков отделен от настоящего "бездной", то есть, до некоторой степени, пребывает в таком же безвременье, как и предначальные земли головотяпов. Поэтому ИОГ есть миф второго уровня (первый - глава "О корени..."): книга Щедрина оказывается моделью всей русской истории и предсказанием о том тупике, в который она неминуемо зайдет, если не осознает, по какому порочному кругу ходит уже тысячу лет. Специфика космо- и антропологических текстов, жанровые традиции летописи и эсхатологической легенды предопределяют обилие мифологических и религиозных мотивов в романе - разумеется, травестированных, потому что Щедрин изображает не только мнимую историю-без-развития, но и мнимое мироздание. В нем и Страшный суд знаменует лишь воцарение Антихриста.
В ГГ "Сказках" еще более явным становится христианский миф как парадигма событий. На этот раз в основу текста положены события Страстной Недели: Щедрин описывает безблагодатный мир, в котором снова и снова повторяются предательство Иуды и распятие Христа; мир этот обречен, поскольку осознание того, что происходит, является слишком поздно; человек не слышит Бога и медленно погружается в вязкое небытие.
В "Сказках" Щедрин от "одного города" и одного семейства переходит к прямому изображению мироздания в целом. Биологические и социальные законы неразличимы, цепочка "хищник-жертва" неизменна, нерушим "плант", в согласии с которым всё вершится, - но, тем не менее, мир не порочен изначально, он лишь искажен, и пришествие Правды-Христа вернет его к былой гармонии.
Обобщая, можно сказать, что ИОГ говорит о необходимости понимания, ГГ - о покаянии, "Сказки" - об исцелении. Мир ИОГ ГГ впервые появляется благой ритуал - пасхальное богослужение, в "Сказках" Щедрин впервые выстраивает "истинный миф" (в противоположность прежним, ложным) - миф о приходе Правды в древние времена и в будущем.
4. Подчеркнем, что эта подмеченная нами тенденция не является щедринским метасюжетом - уже потому, что неправомерно говорить о едином сюжете (или "мифе") творчества Щедрина на основе анализа всего лишь трех, хотя и важнейших, его произведений. Такой метасюжет будет осложнен противоречиями, противоположными утверждениями и, наконец, изменением художественных и общественных позиций писателя на протяжении сорока лет. Тем не менее, мы вправе сделать некоторые обобщения об инвариантах щедринского творчества.
лесных тварей - не только явления одного порядка, но и равной значимости. Все они суть проявления изначального хаоса, который предшествует творению и более того - подменяет его. Силы зла "призрачны", потому что не имеют онтологической опоры, но в то же время - сильны, ибо меняют мир по своему образу и подобию.
Отсюда - постоянное внимание писателя к теме смерти. Похоронами "прежних времен" заканчиваются "Губернские очерки", но и сам рассказчик не уверен, действительно ли прошлое умерло. Не умер ли и весь мир? "[...] кругом все так тихо, так мертво, что невольно и самому припадает какое-то странное желание умереть", - говорит Н.Щедрин; на похороны он смотрит, "томимый каким-то тоскливым предчувствием". В контексте всего творчества сатирика предчувствие это понятно: жизнь антимира есть постоянное, непрерывное, бесконечное умирание. Чаемое возрождение остается сомнительным.
Рассмотрение текстов под этим углом зрения позволило выделить основные характеристики мифопоэтического уровня щедринских текстов. Хаотичность мира, изображенного Щедриным, сочетается с его предельной упорядоченностью: поддержание системы-хаоса требует соблюдения ритуалов; ни человеку, ни зверю не дано вырваться за пределы системы иначе, нежели ценой собственной жизни. Примирение противоречий невозможно: противоположные черты гротескно соединяются в одном образе, попытки найти среднее звено (медиатора) между противоположными сущностями заранее обречены на провал.
Необходима радикальная перестройка человека, общества и мира, - говорит Щедрин. Любые поверхностные изменения система примет без ущерба для себя (отсюда и неприязнь сатирика к либерализму). Но в то же время Щедрин отрицает утопизм - построение социальной системы, основанной на неизменных представлениях о том, какое именно общественное устройство является наилучшим. Утопии, как показал Щедрин на примере Фурье, отражают прежде всего идеалы сегодняшнего дня, - а следует жить будущим, не навязывая миру своих представлений о нем, но следуя основным потребностям человека. Основным, то есть внеидеологическим.
Щедрин хотел быть аналитиком настоящего, именно поэтому он обращался к прошлому и предсказывал будущее. Мрачные предсказания у Щедрина всегда безоговорочны, потому что наиболее вероятны: ни Глупов, ни Головлево, ни лесную чащобу ничего хорошего ждать в принципе не может. Надежды же Щедрина - это именно надежды, которые всегда допускают сомнение. Мир должен исцелиться, но каким образом, неизвестно: все средства освобождения от власти "призраков" - осмеяние, пробуждение стыда и совести, реформы и т. п. - ненадежны. В частности, поэтому благое будущее (в последних "Сказках") не может быть описано иначе, нежели языком мифологическим: миф избавляет от бремени конкретности. Но и тут Щедрин остается верен себе: цикл "Мелочи жизни", созданный после "Сказок", опять сдвигает акценты, и в финале книги возможность Божьего вмешательства в историю отрицается. Альтер эго автора, Имярек, умирает, не дождавшись, в отличие от Иова, Господнего вихря.
тексты, чьи связи со щедринскими (типологические или генетические) очевидны; тексты, содержащие явные или скрытые отсылки к щедринским. Но в то же время Щедрин неизменно оставался недооцененным, полузабытым, неожиданно актуальным (с ударением на "неожиданно"). В первые десятилетия прошлого века влияние Щедрина уходит в низовой пласт культуры, а представители Большой Литературы о писателе, как правило, или почти не вспоминали (Блок, Белый), или не принимали его творчество по причинам идеологическим (Розанов, Бунин). Развитие городского текста русской литературы происходит "без участия" Щедрина, зато всплеск интереса к образу Иуды, как нам представляется, отчасти обязан роману ГГ:
Всё изменила революция: Щедрин, как и Гоголь, впервые предстает "в своей полной истине", по словам Розанова [1989: 525]. Щедринскую традицию подхватывают написанные на рубеже эпох (1917-1919) "Сказки про Фиту" Е.Замятина. Новое время и для сторонников, и для противников революции означало конец (прежней) истории. Время требовало нового языка описания - и, в то же время, поиска такой модели, на которую можно было бы опереться. Имена Гоголя и Щедрина являются сами собой, но при изображении постисторического, постапокалиптического существования щедринские мотивы были, несомненно, актуальнее. "Оно" было пережито, и там, где Щедрин оборвал свое повествование, там, где обрывается летопись, где "даже для архивариусов литературная деятельность перестала быть доступною", - там лежало нечто новое, требующее выражения в слове. Наиболее влиятельным текстом Щедрина естественно оказывается ИОГ, в которой и возникает этот мотив. Поэтому именно в городском тексте русской литературы щедринские мотивы и образы всего заметнее. При этом в большинстве случаев они соединяются, и подчас довольно причудливо, с темами и образами других писателей. Особое значение приобретают "внеидеологический" метод описания действительности, образ космического Града Земного, обреченного на гибель, и мотив прекращения истории. При этом Булгаков акцентирует незыблемость Града Божьего (что бы ни происходило с его земным воплощением); Платонов анализирует неподлинность бытия, подменяемого бюрократической фикцией ("Город Градов") и хилиастический проект, завершающийся провалом ("Чевенгур"); Добычин в еще большей степени, чем Щедрин, размывает авторскую позицию, сплавляет в образе "Города Эн" противоположные сущности (предельное воплощение мещанства и светлая утопия), акцентирует принципиальную неизменность бытия, не зависящую от социальных потрясений.
"нам нужны советские Гоголи и Щедрины", "городской текст" 1940-70-х гг. отходит от щедринских традиций. В диалог с классиком вступают немногие, и среди них наиболее интересны Абрам Терц, братья Стругацкие и Александр Зиновьев (связь "Зияющих высот" с ИОГ уже описана в литературоведении) [Нямцу 1999: 18-22]. "Любимов" Терца продолжает тему социального эксперимента в отдельно взятом городе, однако эсхатологический финал отменяется - уникальный случай в той традиции, которую мы рассматриваем (это может быть объяснено тем, что в Любимове - в отличие от Глупова, вера в Бога еще не погасла окончательно). Стругацкие, вслед за Щедриным (и Уэллсом) исследуют столкновение непредставимого будущего и вполне ужасного настоящего, причем ареной событий естественно оказывается Город ("Гадкие лебеди", "Град обреченный"). Итоговые формулы Стругацких: "Прежняя история прекратила течение свое, не надо на нее ссылаться" (слегка перефразированные слова Щедрина!) и "Будущее создается тобой, но не для тебя".
В постмодернистских текстах последних десятилетий влияние Щедрина все более наслаивается на другие (прежде всего - Г.Гарсиа Маркеса и В.Набокова), а следовательно - размывается (см., в особенности, "Кысь" Т.Толстой - роман, который включает в себя всю традицию русской литературы, в том числе и щедринскую).
Разумеется, эти наблюдения имеют предварительный характер: проблема щедринских традиций в русской литературе заслуживает дальнейшего детального рассмотрения.
своеобразных и актуальных русских классиков и подойти к решению глобальной проблемы - реконструкции метасюжета всего щедринского творчества.