1.4. "ГЛАВНЕЙШИЕ СВОЙСТВА" ГЛУПОВСКОГО МИРА.
Книга Щедрина, будучи одновременно хроникой и городским текстом, соотносится с трактатом блаженного Августина "О Граде Божием" - классическим историософским памятником.
Проведенное Августином противопоставление града земного и Града Божиего настолько важно и принципиально, что его стоит процитировать: "Итак, сказанное нами, что образовалось два различные и противоположные между собою града потому, что одни стали жить по плоти, а другие по духу, может быть выражено и так, что образовалось два града потому, что одни живут по человеку, а другие по Богу. [...] Итак два града созданы двумя родами любви, - земной любовью к себе, доведенною до презрения к Богу, а небесный любовью к Богу, доведенною до презрения к самому себе. Первый, затем, полагает славу свою в самом себе, последний в Господе" (кн. 14, гл. 4, 28 [Августин 1994, т. 3: 8, 63]).
ИОГ нет (см. тж.: [Головина 1997: 15-16]).
Глупов, замкнутый в своей безвыходной земной реальности, обречен так же, как был обречен Рим. Его ложное бытие не находит опоры, и поэтому город переживает ряд постоянных кризисов, в том числе кризис эсхатологический. Град Божий - основа подлинного бытия, но бытие Глупова ложно, и поэтому утверждается как единственная реальность (вернее, "реальность"). Из града земного "выходят враги, против которых должен быть защищаем Град Божий" (кн. 1, гл. 1 [Августин 1994, т. 1: 2]). Глупов в лице градоначальников защищается от слабых попыток утвердить вторую, истинную реальность. "Мартиролог глуповского либерализма" повествует о неком Ионке Козыре, авторе книги "О водворении на земле добродетели": "В голове его мелькал какой-то рай, в котором живут добродетельные люди, делают добродетельные дела и достигают добродетельных результатов" [418]. Очевидно, что Глупов достичь такого состояния не может и, с точки зрения Фердыщенко, не должен. Рай оказывается - в градоначальнических терминах - "некоторым смеха достойным местом" [419].[42]
[42] - Упоминания о "лоне Авраамлем" [417] или "блаженстве загробной жизни" [390] - часть глуповской риторики, а не онтологии.
"Похоть господствования, управляющая и правителями его [града земного], и подчиненными ему народами" в мире Щедрина не может быть противопоставлена любви, по которой в Граде Божием "служат взаимно друг другу и предстоятели, руководя, и подчиненные, повинуясь" (кн. 14, гл. 28 [Августин 1994, т. 3: 63]). Для такого противопоставления нет оснований, поскольку любви в мире ИОГ нет.
Проекцией Града Божиего в русской культуре является Незримый Град Китеж [43]. Глупов может быть сопоставлен с ним - вернее, противопоставлен. "Топью, болотом, пустым местом, лживым маревом оборачивается невидимый Китеж" для тех, кто недостоин его увидеть", - пишет С.Дурылин [1914: 29]. На болотине же основан Глупов; можно предположить, что он построен на месте Незримого Града, вместо него. Китеж не просто невидим, но и вообще не существует (во всяком случае, он не может быть достигнут никем из обитателей щедринского мира). Возможна связь этого мотива с творчеством старообрядцев и сектантов: Дурылин упоминает "бегунский стих о кончине церкви", которая "переживается, как ничем не возместимая тяжкая личная утрата", и ссылается на слова В.Соловьева: "Церковь представляется чем-то столь необходимым, что, лишенные таковой, они [раскольники] чувствуют себя уже под властью антихриста" [Дурылин 1914: 30, 8]. Глуповцы тоже осознают, что ими управляет "антихрист" (Бородавкин), "сатана" (Угрюм-Бурчеев), в лучшем случае - Ахав (Фердыщенко - "Голодный город"), Каиафа или Пилат (с ними соотносится Грустилов, осудивший вольнодумца Линкина [Панич 2000: 77] [44]), но ничего не могут противопоставить этой силе, поскольку в их мире, а следовательно, и в сознании, отсутствует высшая реальность Града Божиего.
Озеро Светлояр стало местом массового паломничества уже к 1840-м годам [Дурылин 1914: 34]. Легенда о Китеже, несомненно, была известна Щедрину, интересовавшемуся старообрядчеством и лично, и по долгу службы, и повлияла отнюдь не только на ИОГ. Т.Н.Головина [1997: 56] замечает, что в рассказе "Единственный" (из "Помпадуров и помпадурш") город так же исчезает с географической карты, как и Китеж.
[44] - Одну из параллелей исследователь не заметил: во время допроса градоначальник "в ужасе разодрал на себе вицмундир" - подобно тому, как Каиафа разодрал на себе ризы (Мк 14:63).
В.Н.Топоров [1987: 122 слл.] пишет о двух полюсах развития идеи города и, соответственно, о двух образах города, каковы: Иерусалим и Вавилон. Если с Иерусалимом Глупов "посредничество" Рима), то с Вавилоном он отождествляется: Т.Н.Головина [1997: 6] отметила, что во время страшного пожара (глава "Соломенный город") кто-то из глуповцев запевает псалом "На реках вавилонских". Единственное упоминание Вавилона в тексте, но и его довольно (показательно, что, когда глуповцы затеют строительство вавилонской башни, само слово "вавилонская" произнесено не будет). [45]
[45] - "ведомым покровителем нечестивых и агарян" [417]. Агаряне - ханаанское племя, против которого воевали израильтяне во времена Саула (1 Пар. 5:10).
Вавилон - "город проклятый, падший и развратный [ср. статью 1862 г. "Глуповское распутство"], город над бездной [над болотиной] и город-бездна, ожидающий небесных кар". Вавилон "извратил и погубил от начала связывавшиеся с ним возможности", не стал местом встречи человека с Богом, "не оправдал себя и навсегда погиб" [Топоров 1987: 122-123. См. тж.: Топоров 1980: 3-8]. Ту же логику мы видим и в ИОГ. Исходной точкой рассуждений Щедрина была мысль о том, что не оправдал себя "народ исторический, то есть действующий на поприще истории", поскольку общий результат его деятельности "заключается в пассивности" [VIII: 454]. В ИОГ писатель доводит идею до логического завершения: Глупов проклят не "от начала", но еще прежде начала времен (глава "О корени...").
В ИОГ реализованы оба варианта мифологемы Города по классификации Ю.М.Лотмана [1996: 275 слл.] - концентрический и эксцентрический, - которые в большинстве случаев четко противопоставлены друг другу. В первом случае Глупов - город, расположенный в центре земли, на семи холмах и долженствующий служить посредником между землей и небом. Глупову как центру мира противопоставлен бред Угрюм-Бурчеева - "эксцентрический" (маргинальный, пограничный) "вечно-достойныя памяти великого князя Святослава Игоревича город Непреклонск". Упоминание Святослава в этом контексте весьма значимо. Дело не только в том, что Угрюм-Бурчеев подражает князю в личном быту (обстоятельство, отмечавшееся щедриноведами), но и в том, что Святослав хотел перенести столицу своего государства из Киева в Переяславец-на-Дунае, объявляя тем самым Киевскую землю "как бы несуществующей" [Лотман 1996: 276]. Функциональное соответствие между Непреклонском и Петербургом также очевидно. Эксцентрический город можно интерпретировать двояко: как победу разума над стихией и как извращение естественного порядка [Лотман 1996: 277]. У Щедрина эта модель несколько изменена: в глуповском мире разум безумия. (Показательно, что в мифе, согласно Я.Э.Голосовкеру [1987: 45], "любая нелепость разума, само безумие (Лисса, Мания) олицетворено и действует как разум, и, наоборот, разум в качестве только здравого смысла безумен". Щедринское снятие очередной оппозиции - разум/безумие - опирается, таким образом, на законы построения мифа.)
П.Вайль и А.Генис [1991: 147-149] очень точно сказали о неустойчивом существовании Глупова на грани между цивилизацией и природой. Любое изменение подталкивает город и его обитателей в ту или другую сторону: глуповцы, оставленные градоначальниками в покое, развратились; попытка Угрюм-Бурчеева произвести "нарочитое упразднение естества" [399] столь же гибельна для Глупова. И в абсолютно упорядоченном, и в абсолютно неупорядоченном мире "нет места для нормального человеческого существования" [Вайль и Генис 1991: 149]. Это утверждение нуждается в некоторых коррективах.
Невмешательство власти в жизнь народа виделось Щедрину всё-таки благом [особенно характерен в этом смысле рассказ "Единственный" (1871) из "Помпадуров и помпадурш", имеющий подзаголовок "утопия"]. С войнами за просвещение "фаталистически сопряжены экзекуции" [356], но, кроме того, войны эти приводят к результатам, прямо противоположным ожидаемым: глуповцы "обросли шерстью и сосали лапы" [355]. Противопоставление природы и цивилизации, таким образом, не является абсолютным. С изменением статуса Глупова в этой оппозиции меняется его религиозная ориентация: развращенные глуповцы обращаются к политеизму, Угрюм-Бурчеев же устанавливает в космическом масштабе безбожие. Остается добавить, что противопоставление стихии и культуры вообще характерно для "эксцентрического" города, а в русской культуре - для Петербурга.
Мир ИОГ "где-нибудь с краю"]. Впрочем, на роль центра мира будет претендовать Глупов, который также лишен центра, если не считать таковым дом градоначальника, функционально соответствующий храму. Угрюм-Бурчееву Глупов видится так: "Это была скорее беспорядочная куча хижин, нежели город. Не имелось ясного центрального пункта; улицы разбегались вкривь и вкось [...]" [407]. Свидетельство знаменательное, даже если сделать поправку на маниакальное стремление Угрюм-Бурчеева свести всё к прямой линии. Не случайно, что именно в проекте этого градоначальника появится строгий центр города. Но центр этот - площадь, т.е. пустота. И это притом, что Город обязан быть изоморфным структуре Космоса и, следовательно, иметь сакральный центр.
Место, на котором основан Город, по необходимости должно быть центром и, следовательно, абсолютно священным. Поэтому чаще всего таким местом становится гора (= мировая ось). Глупов же основан на "болотине" (= анти-гора), месте нечистом и выбранном чуть ли не наугад: "Прибывши домой, головотяпы немедленно выбрали болотину и, заложив на ней город, назвали Глуповым [...]" [275]. С.А.Макашин [1984: 432] обратил внимание на то, какой смысл Щедрин вкладывал в слово "болото". В 1868 г. Салтыков говорил о романе Шеллер-Михайлова "Гнилые болота", что заглавие книги - "термин иносказательный: это жизнь в тех ее формах, которые завещаны нам историей, это сплетение всякого рода обрядностей, хотя и утративших живой смысл, но имеющих за собою внешнюю, грубую силу и потому безапелляционно подавляющих в человеке всякое движение в смысле самодеятельности и независимости" [IX: 261]. Ср. также приведенные выше слова Дурылина о болотине на месте Китежа.
Итак, город основан на болотине. Однако в "Обращении к читателям" сказано прямо противоположное: "родной наш город Глупов [...], в согласность древнему Риму, на семи горах построен" [269]. Ср. в раннем очерке "Глупов и глуповцы": в городе "до сотни таких разанафемских горуш и косогоров" [IV: 222]. Д.П.Николаев [1977: 172] объясняет противоречие, исходя из теории реалистического гротеска: город основан и на болотине, и на горах; сочетание несочетаемого дает гротесковый эффект и подготавливает сатирические обобщения.
"в гололедицу великое множество экипажей ломается" [269]. Но и болота, трясины, ровные места не раз упоминаются в тексте.
Город, мнящий себя центром мира, не может не быть Римом (третьим, четвертым и т.д.) [46] и в силу этого лежать на горах. В мире ИОГ меняются местами причина и следствие: не потому город священен, что лежит на горах, но потому, что город священен (для глуповцев), он обязательно окажется на горе (в центре мира, на мировой оси). [47] Кроме того, очевидно, что глуповские горы суть болотные кочки, ставшие горами сперва в воображении глуповцев, а затем в "реальности". Берем это слово в кавычки, потому что говорить об объективном существовании мира ИОГ ИОГ существует исключительно как сумма представлений о нем: история, как мы показали в разделе 1.1, не просто забывается, но исчезает; кочки становятся горами и т. п. (мир ИОГ неистинен, т.е. реально не существует, и с мифологической точки зрения). Сатирический эффект создается за счет контраста между миром-в-представлении и объективным его состоянием, насколько таковое можно реконструировать, исходя из текста и, в частности, из "оговорок" летописца.
[46] - Как полагает Д.П.Николаев [1998: 129], Глупов подобен Риму еще и тем, что по сути своей является "городом-государством".
"В случае, когда город [...] является идеализированной моделью вселенной, он, как правило, расположен в центре Земли. Вернее, где бы он ни был расположен, ему приписывается центральное положение, он считается центром" [Лотман 1996: 276].
В русской традиции образ семихолмного града связан прежде всего с Москвой, а города на болоте - с Петербургом. Но если в "реальной" истории прежде были холмы (Москва), а затем "болотина" (Петербург), то в ИОГ Щедрин инвертирует этот порядок (болотина предшествует холмам: маргинальность первична, центр вторичен). Совмещая в Глупове два образа города, о которых речь будет идти ниже, писатель "снимает" ключевую для русской культуры оппозицию (хотя Непреклонск противопоставляется Глупову, как Петербург - Москве). Этот прием вообще характерен для щедринской поэтики. Противоположности в его мире сосуществуют и, таким образом, взаимоуничтожаются (но не взаимодополняют друг друга!). Мы видели, что в ИОГ используются и отвергаются противоположные историософские модели; что пространство и время романа в целом гомогенны, их зоны не противопоставляются как сакральное и профанное. Это не просто гротескный прием, но мировоззренческая позиция.
ИОГ нарушается основной принцип мифа. Согласно К.Леви-Строссу [1985: 213], "миф обычно оперирует противоположностями и стремится к их постепенному снятию - медиации". Или, в формулировке Я.Э.Голосовкера [1987: 45], "дилемма разрешается синтезом, ибо среднее дано и противоречие снимается вовсе". Но у Щедрина все противоречия остаются неразрешенными, несовместимость противоположных сущностей постоянно подчеркивается. На уровне топографии - сосуществование "болотины" и "гор", на уровне философии - параллельное использование несовместимых идеологем. Итак, Щедрин разрушает не только историческую достоверность и не только базовую модель ИОГ (История-как-сон), но и структуру мифа, которая организует роман.
В мнимом центре мира находится такое же мнимое Мировое Древо. "[...] хочу ущекотать прелюбезных мне глуповцев, показав миру их славные дела и предобрый тот корень, от которого знаменитое сие древо произросло [несколько далее упоминается "сия древняя отрасль" [275] - М.Н.] и ветвями своими всю землю покрыло" [270]. Древо - глуповское, и растет оно, распространяясь не вертикально, а горизонтально ("всю землю покрыло"). Поскольку произрастает оно на болоте, можно предположить, что это - известное российское растение "развесистая клюква" [48] (один из многих примеров реализации метафоры: на этом приеме строятся многие эпизоды ИОГ - что свойственно и мифу). Глуповское древо не соединяет миры: соединять нечего. Есть ли в мире ИОГ "О корени..." - другие измерения, верхний и нижний миры? Это маловероятно. Мировое Древо в его классическом варианте имеет, как известно, не только вертикальную, но и горизонтальную структуру. Глуповское, насколько можно судить, лишено всякой структуры. Оно существует - и только.
[48] - В "Помпадурах и помпадуршах" (1873) Щедрин "цитирует" сочинение Онисима Шенапана, представляющее собой пародию на путевые заметки Александра Дюма "Из Парижа в Астрахань" (1858). Шенапан упоминает среди знакомых русских аристократов и князя де ля Клюкв* (le prince de la Klioukwa [VIII: 245]). Хотя в сочинениях Дюма пресловутая клюква и не упоминается, устная традиция, восходящая, вероятно, ко времени его путешествия по России, упорно приписывает ему это изобретение.
ИОГ только как идолы: им молятся или нет, но активно они не действуют. Выражения типа "с Божьей помощью" (бригадир Баклан) или "Ну, взял Бог - ну, и опять даст Бог" (бригадир Фердыщенко) не несут реального содержания. Возможно исключение: смена градоначальников исходит "от вышнего начальства" ("Опись градоначальникам"). Г.В.Иванов [VIII: 558] обратил внимание на то, что эпитет "Вышний", согласно академическому словарю, может относиться только к Богу. Щедрин создает сложный эффект: волею Вышнего правят цари, с которыми соотносятся градоначальники; богам уподобляется петербургское начальство; Бог оказывается еще одним чиновником, только более могущественным. "Словно и Бог-то наш край позабыл!" - молвит Фердыщенко [313], и это чистая правда; но имеет он в иду только то, что не видать отчего-то правительственных войск. Ср. в десятом "Письме из провинции", опубликованном одновременно с "Эпохой увольнения от войн": "Вообразите себе, что власть концентрирована достаточно; что она простирается на все дела рук человеческих, что она опутала весь видимый и невидимый мир, - что может из этого выйти?" [VII: 313]. Речь явно идет о бюрократической власти, достигшей масштабов божественной (можно говорить о бессознательном пародировании идеи теократии в бюрократической системе - в данном случае византийской;[49] напомним, что Византия и Глупов непосредственно граничили).
"Если держатель теократических полномочий приходит к людям от *Пантократора* (*Вседержителя*), держатель бюрократических полномочий тоже приходит к ним - на сей раз от *автократора* (*самодержца*); и он *послан*, что составляет весьма существенную характеристику его бытия" [Аверинцев 1997: 19].
Наиболее "противоестественные" градоначальники - Органчик и Угрюм-Бурчеев - берут на себя функции Бога: первый "царит" над городом [282], второй "над городом парит, окруженный облаком [...] и всем дает чувствовать свою власть" [405]. Брудастый, таким образом, выступает в качестве предтечи Угрюм-Бурчеева (не случайно, что жизнеописание первого открывает текст, а второе - завершает; не случайно, что оба названы "прохвостами"). Рассмотрение ассоциативной цепочки "механическая голова Органчика - усекновенная глава Иоанна Предтечи" вряд ли окажется плодотворным (даже если вспомнить о любви Щедрина к подобным шуткам): образ Последнего Градоначальника к началу работы над ИОГ еще не сложился, и вряд ли писатель с самого начала замышлял сделать Органчика его (Угрюма или Перехвата) слабым прообразом. Тем не менее, можно говорить об игре Щедрина с образом "святого, несущего свою главу"[50] - игре, вполне вероятно, сознательной (см.: [Литвинова 1982: 193, сноска 54]). Во всяком случае, если не Органчик, то майор Прыщ явно соотносится с Иоанном Крестителем: автор прямо называет его смерть "усекновением главы" ("Поклонение мамоне и покаяние"), хотя на должность Предтечи майор претендовать вряд ли может.
[50] -
В полном соответствии с угрюм-бурчеевской логикой, даже рядом со всемогущим "сухопутных и морских сил [болотина и река уже превратились в море! - М.Н.] города Непреклонска обер-комендантом" обязан пребывать "шпион!!" [405]. Шпион, таким образом, становится двойником Бога. Очевидно построение иерархии богов наподобие гностической: кому же будет доносить шпион, если над обер-комендантом никого нет? Происхождение эта чудовищная идея, вероятно, ведет от формулы "Я тут Царь и Бог!".[51] И в то же время угрюм-бурчеевская утопия уничтожает саму идею Бога: "Ни Бога, ни идолов - ничего..." [406]. Небо не только изоморфно земле - оно сливается с нею: "Ночью над Непреклонском витает дух Угрюм-Бурчеева и зорко стережет обывательский сон..." [406] (ср. со строкой Жуковского, которую Щедрин взял эпиграфом к "Современной идиллии": "Спите! Бог не спит за вас!"); на портрете Угрюм-Бурчеева "сверху, вместо неба, нависла серая солдатская шинель..." [399] (По убедительному предположению Т.Н.Головиной [1997: 58], "пустыня", в которую Угрюм-Бурчеев превратил Глупов, и "шинель" - суть обещанные в Апокалипсисе "новая земля и новое небо".) Границы Непреклонска совпадают с "краем света" [404]. "Прохвост", прозванный, кстати, "сатаной", соединяет два мира и уничтожает их, создавая свое одноплановое бытие. "Вряд ли подозревал Щедрин, что в этом стремлении втиснуть всё в прямую линию может сказываться отголосок воспоминания об обстановке в одном из других слоев, а именно - на одномерном Дне Шаданакара". Даниил Андреев [1993: 230] прав, несмотря на то, что устройство Непреклонска сложнее прямой линии. У бредового города нет выхода в другие планы бытия.
[51] - Об этой формуле см.: [Живов и Успенский 1996: 205-337]. "То, что летописцу казалось в истории доказательством величия божественного промысла, то у Салтыкова-Щедрина оказывается бессмыслицей административного рвения глуповских градоначальников", - пишет в другой связи Д.С.Лихачев [1997: 118].
"один начальник плюнул подчиненному в глаза, и тот прозрел" [388] (см.: [Панич 2000: 75-76]).
Причин совмещения в образах градоначальников божественных и дьявольских черт, вероятно, несколько: основополагающий принцип построения ИОГ - соединение противоречий; градоначальники, если и являются богами, то языческими, а они в христианском сознании (и летописном в том числе) отождествляются с бесами; божественное/дьявольское соотносятся так же, как Иерусалим/Вавилон в образе Глупова: первое - видимость, намерение, второе - реальность; наконец, дьявол, как известно, является "обезьяной Бога" - также и градоначальники.[52]
[52] - Подробно о божественном и дьявольском в образах градоначальников см.: [Головина 1997: 9-14].
ИОГ может служить попытка выстроить башню "с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса" [376]. И это деяние заканчивается ничем: "Но так как архитекторов у них не было, а плотники были не ученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков" [376].
Причин построения башни летописец не указывает, кроме "бесстыжего глуповского неистовства" [375]. Тем не менее, это событие становится в один ряд с другими: от попытки подпереть небо кольями в главе "О корени..." до построения Угрюм-Бурчеевым Непреклонска. В одиннадцатом "Письме из провинции", напечатанном в том же номере "Отечественных записок", что и последняя глава ИОГ, Щедрин сам провел параллель между строительством Башни и бредового города: "Хочу, чтоб на этом месте был город, - и бысть; хочу, чтоб была вавилонская башня, - и будет" [VII: 319]. Все эти акции, по сути, однонаправлены: глуповцы хотят изменить (или повторить) творение, а в случае с башней - поставить Глупов в центр мира (поскольку башня соотносится с мировой осью). Не случайно, что построение новой Вавилонской башни совершилось после того, как глуповцы начали "креститься неистовым обычаем" [376], и непосредственно перед возвращением к идолопоклонству. Поступки глуповцев - не просто знаки отступления от истинной веры: Щедрин настойчиво проводит параллели с библейским мотивом нечестивого города - цитадели Антихриста. В тексте ИОГ
О Глупове как Вавилонской блуднице см.: [Литвинова 1980: 57; Литвинова 1982: 186. Ср.: Топоров 1987].
Среди мифологических мотивов, профанируемых в глуповском мире (или, точнее, самим глуповским миром), выделяются инициационные.
"Разрубание, растерзание человеческого тела играет огромную роль в очень многих религиях и мифах, играет оно большую роль и в сказке" [Пропп 1996: 95]. Важную роль оно играло, очевидно, и в сознании Щедрина, трансформировавшись при этом в бытовую метафору "подчиненный съел начальника". Данный мотив присутствует на всех стадиях работы над ИОГ"Фаршированная голова" ("Необыкновенная колбаса"), превращенного впоследствии в главу "Органчик", и вплоть до "Эпохи увольнения от войн". Напомним, что в "Эпохе..." рассказывается о том, как вечно голодный покровитель дворянства съел по кусочку голову градоначальника Прыща, оказавшуюся фаршированной. В "правильном мифе" затем последовало бы собирание героя по кускам и его воскресение, сопровождаемое переходом в иной статус и часто омоложением. "Разрубание создает нового человека" [Пропп 1996: 97]. Что же в Глупове? Воскресение, как и обновление, в принципе невозможно. Ни Прыщ, ни Амалька с Клемантинкой (сожравшие одна другую в "Сказании о шести градоначальницах") возродиться, разумеется, не могут. Для Щедрина это - еще и знак того, что Глупову также не дано возродиться.
В раннем очерке "Наши глуповские дела" сказано: "В самом деле, как определить, что может значить глуповское возрождение? Я допускаю возможность говорить о возрождении умновском, о возрождении буяновском [имеются в виду города, соседние с Глуповым] [...] Но возрождение глуповское!.. воля ваша, тут есть что-то непроходимое, что-то до такой степени несовместимое, что мысль самая дерзкая невольно цепенеет перед дремучим величием этой задачи" [III: 497]. [54] Щедрин, как нам представляется, использует два значения слова "возрождение": помимо понятия "ренессанса" для писателя значим и богословский аспект, употребление слова в религиозной традиции. Возрождение - это искупление человечества Христом и возвращение его к жизни в общении с Богом; это "название того великого космического события, которое имеет завершить собой историю домостроительства спасения, - полного обновления всей природы, создания нового неба и земли" [Христианство 1995: 363].
[54] - В сборнике "Сатиры в прозе" "Нашим глуповским делам" предшествует очерк "Клевета", который начинается словами: "Что Глупов возрождается, украшается и совершенствуется, это, я полагаю, давно всем известно" [III: 464]. Но содержание очерка и его финал далеки от оптимизма: "Стань в стороне от Глупова и верь, что грязь его не забрызжет тебя!" [III: 481].
В случае же градоначальника Прыща безысходность и окончательность смерти могут быть связаны с отсутствием в мире ИОГ "кромешной". Мифологический герой может иметь двойника, который в ходе испытаний не воскресает и не омолаживается, а погибает [Лотман 1996: 236]. Как мы уже видели на примере культурных героев ИОГ, в Глупове обитают только "отрицательные варианты" мифологических героев. Ю.М.Лотман [1996: 236] обращает внимание на миф о Медее и Пелии, где происходит разрубание без воскресения. Но сама возможность возрождения в этом мифе подчеркивается (разрубленный баран становится ягненком), в то время как для Глупова и глуповцев никакое воскресение невозможно. [55]
[55] - "Органчика" как своего рода аналог его воскрешения? В любом случае, и эта операция закончилась провалом (голову потеряли, объявились самозванцы и проч.).
С мотивом инициации тесно связана мифологема пути. События главы "Фантастический путешественник" щедриноведы справедливо сопоставляют с помпезными поездками российских монархов по стране, но, как было сказано во введении, Щедрин полно и ярко выявил их "антимифологическую" природу.
Путь соединяет "две отмеченные точки пространства": естественный для персонажа локус (дом и т.п.) - и точку наивысшей сакральности ("чаемый центр") или местонахождение того препятствия, через преодоление которого становится возможным доступ к сакральным ценностям [Топоров 1997б: 487]. У Щедрина, как обычно, мотив зеркально отображен.
Исходной точкой пути Фердыщенки является "свое", обжитое пространство, именно: город и, конкретнее, дом градоначальника. Зато конечный пункт неизвестен и неопределим: продефилировав по выгону, Фердыщенко намеревался отправиться "куда глаза глядят" [330], - причем уже после того, как он посетил центр поля. То ли центр не является Центром (точка не является значимой), то ли понятие Центра для путешественника несущественно, что дезавуирует идею Пути. Единственные достопримечательности выгона суть навозные кучи, которые, кстати, находятся не в центре, а "в разных местах" [329], и представляют собой анти-ценности, ибо, как подчеркивает летописец, ни в чем не примечательны, "даже в археологическом отношении" [329].
Итак, движение по этому пути не имеет цели. "Куда и с какою целью тут путешествовать?" [329] - спрашивают себя глуповцы. Если о поиске ценностей говорить не приходится, то средоточием и источником всех ценностей мыслится сам градоначальник: по ходу путешествия Фердыщенко самим фактом своего присутствия приносит земле благоденствие. "Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет на выгон. *Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения*, - бормотал он про себя [...]" [329].
"Движение по пути в мифологическом пространстве [...] подтверждает действительность - истинность самого пространства, *пробегаемого* этим путем, и, главное, доступность для каждого познания пространства, его освоения, достижения его сокровенных ценностей" [Топоров 1997б: 487]. Путь по выгону представляет только две трудности. Первая из них - это опасность объесться (что и погубило Фердыщенку). Вторая и главная: пространство выгона не соответствует времени, предполагаемому для совершения пути. "Шагом направился этот поезд в правый угол выгона, но так как расстояние было близкое, то как ни медлили, а через полчаса поспели" [330]. И далее: "Время между тем продолжало тянуться с безнадежною вялостью" [331]. Происходит если не разрыв, то трансформация хронотопа: "Здесь и солнце-то словно назад пятится!" [331] - говорит бригадир; меняются местами утро и вечер и т. д. Путь всё время пересекается сам с собой, то есть не является линейным и необратимым. Пространство вдоль пути принципиально гомогенно (мы говорили то же самое и об истории Глупова): любая его точка равна любой другой, поэтому и путь может быть любым, поэтому и цель его не определена. Что же касается освоения пространства, то выгон остался непознанным только для Фердыщенки.
Межлокусное пространство однородно и в фольклоре - в частности, в былинах. "При этом любые качественные изменения, нарушающие эту однородность, могут указывать на прибытие в новый locus" [Неклюдов 1972: 32]. Это означает, что другой локус - не только ожидаем, но и реален: рано или поздно изменения нарушат исходную однородность пространства. Но если путь не имеет цели, то и закончиться он не может, - только оборваться.
Герой-субъект мифа, в отличие от шамана, совершает путь в горизонтальной плоскости, а не вертикальной и горизонтальной, то есть не перемещается между мирами [Топоров 1997б: 490]. Путь Фердыщенки лишь начинается как горизонтальный, плоскостной, но финал вводит новое измерение. Фердыщенко умирает - уходит в мир иной, что подготовлено его интересом к недрам земли и его бранью "Ах, прах те побери!" [331]. Но вместо Ухода-и-Возврата есть один Уход. Как и Прыщу, Фердыщенке не дано возродиться.
Ю.М.Лотман и Б.А.Успенский [1996: 439] отмечают, что мифологическое пространство "представляется не в виде признакового континуума, а как совокупность отдельных объектов, носящих собственные имена. В промежутках между ними пространство как бы прерывается [...]". Это же свойство характеризует и пространство ИОГ: оно существует как набор объектов, практически не ориентированных друг относительно друга, - поддающихся перечислению, но неупорядоченных. Единственное, что о них известно: они находятся на некотором (произвольном) расстоянии один от другого. Читателю, который находится вне Глупова, известны связи и отношения между географическими пунктами, но изнутри системы они неопределимы. Все географические объекты, с глуповской точки зрения, которую должен принять и читатель, равноправны, не включены ни в какую логическую систему: у Лондона тот же статус, что у Италии, их существование признается реальным, поскольку в первом обитают некие "агитаторы" (Герцен и Огарев [287]), а из второй прибыл первый градоначальник А.М.Клементий [277]. Существование каждого объекта признается только в том случае, если он значим для Глупова. Это касается даже Петербурга: столица Империи реальна, ибо из нее приезжают градоначальники. "Все места Российской империи" актуализируются лишь тогда, когда глуповцам понадобилось разослать по России прошение [316]. Это подтверждает "глуповоцентричность" мира ИОГ что центра Город не имеет, а его слободы существуют как бы сами по себе (ср. с куда более детальным описанием географии Глупова и его окрестностей в очерке 1862 года). Вселенная, таким образом, изоморфна Глупову - так же, как она изоморфна Русскому царству в концепции Москвы - Третьего Рима (см.: [Живов и Успенский 1996: 222]). Поэтому Глупов (как позднее - Ташкент) находится везде.
[56] - Исключением может быть противопоставление Глупова и его простоты Риму/Греции и еллинской мудрости ("Было время [...], когда глуповцы древних Платонов и Сократов благочестием посрамляли [...]" [376]). Однако это - в равной степени лишь дань русской традиции, восходящей к XVI веку, и реминисценция из Ломоносова ("Что может собственных Платонов...").
В том, что мир ИОГ устроен именно так, нас убеждает раннее произведение Щедрина из глуповского цикла - "Наши глуповские дела" (1861). Говоря о глуповском миросозерцании, писатель замечает: "Нет мерила для оценки явлений, нет мерила для распознавания не только добра и зла, но и стола от оврага. В глазах глуповца мир представляется чем-то вроде мешка, в который понапихали разнообразнейшей всячины и потом взболтали. Глуповец видит забор и думает о заборе, видит реку и думает о реке, а о заборе забыл. [...] подавляет его, и оттого он не может ни изобресть порох, ни открыть Америку" [III: 505]. О том же - но уже применительно ко всей России - говорится и в "Письмах из провинции", публиковавшихся, как уже упоминалось, одновременно с ИОГ: "До сих пор мы говорили: вот человек, вот заяц, вот налим - и были вполне убеждены, что этим сказано всё, что о сем предмете знать надлежит. Теперь нас в глаза уверяют, что, говоря таким образом, мы ничего не высказываем, кроме названий, и что жить с одними названиями ни под каким видом нельзя" [VII: 316]. По Щедрину, мир, состоящий из одних разобщенных предметов - даже не предметов, а их имен, - неизбежно впадает в стагнацию.
Границы между локусами практически не определены, что говорит об отсутствии принципиальных отличий между ними. Границы нет даже в том случае, когда утверждается, что она всё-таки есть. Мы имеем в виду "византийский" эпизод ИОГ (глава "Войны за просвещение"). Градоначальник Бородавкин мечтает "возвращение (sic) древней Византии под сень Российския державы уповательным учинить" [334]. Границы Византии при этом находятся в непосредственной близости от Глупова: с балкона градоначальнического дома видны "синеющие вдалеке византийские твердыни" [334]. "Выгонные земли Византии и Глупова были до такой степени смежны, что византийские стада почти постоянно смешивались с глуповскими [...]" [334]. Таким образом, понятие границы вообще несущественно. Проницаемость границ - не только пространственных, но и временных ("Нормальное" пространство имеет не только географические, но и временные границы" [Лотман 1996: 189]) - позволяет сосуществовать Глупову XVIII - начала XIX веков, России 1860-х годов и т.п. Многочисленные "анахронизмы" и "примеры прозорливости" летописца только подчеркивают синхронность различных временных пластов в разных локусах. Согласно Д.П.Николаеву [1977: 190, 197], совмещение времен (гротесковое по своей природе) приводит к разрушению иллюзии правдоподобия и в то же время делает повествование более обобщенным. Добавим, что в мифологическом и эпическом пространстве существование в разных локусах разных временных планов вполне закономерно, как закономерно оно и у Щедрина.
связей в ИОГ. Точнее, эти связи необязательны, факультативны. Поэтому возможны пробелы в повествовании: исключенье нескольких звеньев не прерывает цепочку. Согласно "Описи...", в Глупове было 22 градоначальника. Повествование начинается с 8-го эпизода ("Органчик") и заканчивается 21-м, при этом 19-й градоначальник вовсе не существует; Микаладзе (No 14) умер в 1814 году, а его преемник Беневоленский (No 15) сослан в 1811 году.
Завершая разговор о свойствах времени в ИОГ, отметим, что оно может ускорять и замедлять свой ход (см. раздел 1.5). Помимо того, будущее в ИОГ, как и в любой мифологической системе, существует объективно (что еще раз доказывает принадлежность Глупова к языческому миру: в христианстве Божья воля противопоставляется фиксированному будущему политеизма [Успенский 1996; Рабинович 1985: 109]; это делает возможным предсказания будущего, чем успешно и занимаются герои романа (см.: [Петрова 1992: 20]). Ср. в раннем очерке: "И вдруг я понял и прошлое, и настоящее моего родного города... Господи! мне кажется, что я понял даже его будущее!" [III: 495].
"мы рассмотрели в общих чертах как топографию Глупова, так и главнейшие свойства его обитателей" [IV: 210].
ИОГ Щедрин последовательно пародирует, выворачивает наизнанку ряд основных мифологических мотивов. Причиной послужило то, что мир ИОГ изначально строился как "кромешный" и анти-сакральный. Мифологические мотивы положены в основу хронотопа романа, а значит, и его системы персонажей, фабулы и т.д. Поэтому и картина мира ИОГ сохраняет черты сходства с мифологической: часто Щедрин только меняет мотивировки, формы поведения или исход действий. Соответствие между ИОГ